Белова Л. М.

Мое военное детство

Белова (Сидорова) Людмила Михайловна. Родилась 9 мая 1934г. в гор. Бор Горьковской обл. Школу закончила там же с золотой медалью. В 1957г. закончила радиофизический факультет Горьковского Университета. Работала на радиозаводе в г. Горьком, а после замужества на радиозаводе в г. Правдинске по специальности разработчик радиоаппаратуры. Есть дочь и внук.

Я родилась в 1934г в маленьком провинциальном городке Бор на берегу Волги. Напротив, на другом высоком берегу, стоит большой промышленный город Нижний Новгород (тогда он назывался Горький).

Помню себя с трёх лет, когда мы с сестрой-близняшкой Тамарой бегали босиком по улице. Жили мы на окраине города, называвшейся Палкино. Длинная улица, состоявшая, в основном, из деревянных домов, проходила через весь городок и заканчивалась глубоким оврагом. Недалеко от этого оврага и стоял наш небольшой домик в три окна. В передней части дома жили хозяева, наши дальние родственники, а мои родители снимали заднюю половину, комнату с двумя окнами, выходившими в сад. Помню несколько грушевых деревьев. Глубокой осенью, когда пожелтевшая листва густым ковром покрывала землю, мы, вооружившись палками, копошимся в этой листве в поисках последних уже перезревших и почерневших груш. Запомнились также два великолепных куста пионов, цветущих весной под окнами.

Внутри крытого двора под самой крышей крепились качели, на которых мы катались вместе с дочкой хозяйки, Валей. В самом углу двора около ворот стояла большая плетёная корзина со стекляшками. Это наше первое хобби — сбор цветных стёкол, разбитых чашек и блюдец с разнообразными рисунками. Нам очень нравилось ходить по задворкам и собирать их. Нам разрешалось ходить везде, кроме оврага. Он представлялся нам чем-то страшным и угрожающим. Передние окна домов выходили на просторные луга, простирающиеся до русла Волги.

Метрах в ста от домов стояло много лодок. Сюда каждую весну подходила вода во время разлива, и берег оживал, собирался народ, играли на гармошке, пели. Это время запомнилось мне счастливым и безоблачным. Но не обходилось и без приключений, запомнился такой случай. Наша хозяйка с ведрами на коромысле пошла за водой, колодец был на соседней улице, и мы с сестрёнкой увязались за ней. Вдруг, откуда ни возьмись, на нас устремился целый рой пчёл. Мы с криками и воплями помчались обратно домой, пчёлы за нами. Пчёл почему-то привлекли наши кудрявые густые волосы, и они облепили наши головы. Боль от укусов была такая нестерпимая, что мы потеряли сознание. Очнулись уже лёжа на полу в комнате, вокруг нас хлопочут женщины и врач в белом халате, мама с плачем вычёсывает пчёл из наших волос и кладёт на тарелку. Сильно болела голова, но благодаря усилиям врача, мы живы.

Через некоторое время в связи с приездом семьи сестры хозяйки родители были вынуждены выехать из дома, где прошло наше раннее детство. Мы переехали в дом к бабушке Мане (матери моей мамы). Мама моя была домохозяйка, отец работал заведующим магазином, затем базы, был отличником торговли. Домой приходил поздно вечером, уходил рано утром.

Но вот наступает лето 1941года. Первый день войны застаёт нашу семью на отдыхе у знакомого отца — лесника. Собираем грибы в лесу и вдруг тревожное известие, началась война. Срочно поехали домой. Все взрослые в сильном волнении. Отца сразу же вызывают повесткой в военкомат. Помню его проводы, все плачут, паром медленно отплывает от берега, смотрим ему вслед, машем руками.

Для нашей семьи началась трудная жизнь военного времени. Мама на работу ещё не устроилась. Месячного пособия, которое она получала за отца, едва хватало на булку хлеба. Сестра мамы посоветовала устроить нас, как детей солдата, в детский садик, где она работала воспитательницей. В детском саду мне очень нравилось, любила рисовать, читать вслух книги. Читать я научилась в пять лет по кубикам и картинкам дочки нашей прежней хозяйки, уже ходившей в школу. Я декламировала много стихов, особенно ребятне нравилась поэма Некрасова «Генерал Топтыгин», её охотно слушали и взрослые. Голодными мы в садике не были, хотя рацион был очень ограниченный — мяса, молока, масла не было.

Часто объявляли воздушную тревогу и тогда все бежали в бомбоубежище, в которое превратили овощехранилище. Во время налётов на Горький стоял страшный гул канонады, наводивший на нас страх. По всему берегу Волги в нескольких сотнях метров от нашей улицы были установлены зенитные орудия, обстреливавшие немецкие самолёты при бомбардировке города Горького, а также защищавшие железнодорожный мост, связывающий промышленный центр со всеми северными районами. Осколки снарядов сыпались и на землю, и на крыши домов. Во время каждой дневной бомбёжки мама бросала все свои дела и мчалась в садик. При ночной воздушной тревоге мы надевали на себя всю тёплую одежду, пальто, валенки, садились на кровать и ждали, когда кончится тревога. За нашим огородом были вырыты окопы, но никто во время тревоги не бежал туда прятаться, так как они не были пригодны для людей: грязь, сырость, а летом и лужи. Все предпочитали отсиживаться дома. Чтобы при грохоте зениток окна не вылетели, заклеивали их бумажными лентами. Во время ночных налётов было светло, как днём. Всем взрослым, в том числе и моей маме, приходилось дежурить ночью на улице и в случае воздушной тревоги оповещать людей. Каждую ночь дежурный ходил по улице и равномерно стучал в доску, не давая спокойно заснуть.

Фашистские самолёты с крестами на крыльях сбрасывали тысячи разноцветных фонариков на небольших парашютах для освещения зенитных батарей, но бомбили, в основном, Горький, расположенный на противоположном высоком берегу Волги. Правда, был случай, когда на нашей стороне далеко в поле упал сбитый вражеский самолёт. Тогда вся ребятня постарше кинулась туда смотреть. В их числе была и моя сестра Тамара. Она потом рассказывала, что, когда они прибежали, то увидели, как лётчик отстёгивает парашют, про самолёт она не помнит, видимо он упал в другом месте. Лётчика окружила толпа, в адрес его неслись ругательства, некоторые старались его ударить, но подъехала милиция, и его увезли.

В детском садике мы постоянно заражались друг от друга различными детскими болезнями и часто болели. Профилактических мер не было, лекарств не было, даже мыла не было, пользовались жидким мылом, которое достать было нелегко. В качестве профилактики всех до одного детей остригли наголо. Мы с сестрой, возвращаясь домой, голосили на всю улицу, так жалко было своих кудрей, но мама нас утешила, сказала, что волосы отрастут, и мы успокоились.

На питание мама распродала все ценные вещи (серьги, туфли, платья). Однажды вместе с сестрой они взяли санки и поехали в деревню для обмена вещей на картошку. Наступала весна, снег таял, было бездорожье. Их не было несколько дней. Все очень беспокоились. Мы постоянно бегали на дорогу, надеялись их встретить. Они пришли обессиленные, опухшие от голода, до дома добирались уже с помощью посторонних, а принесли всего пол мешка картошки. Бабушке стоило больших усилий их подлечить. Наконец, маме удалось устроиться на работу в мастерскую «Швейник» надомницей. Она приносила домой кипы уже скроенной одежды и белья для солдат. Её швейная машинка непрерывно стучала весь день, а иногда и ночью до рассвета, так как оплата труда была сдельная, и план нужно было выполнить обязательно. Приходилось вставать и заменять её, дав ей немного вздремнуть. Вот уже тогда я научилась технике шитья, пригодившейся мне на всю жизнь. Причём мне даже нравилось это занятие. Я с интересом мастерила модную одежду своим куклам, нравилось, что взрослые меня хвалят.

Иногда нам приходили весточки от папы. В первые годы войны он воевал под Москвой, был связистом. После войны он рассказывал, как тяжело ему приходилось в холодное ночное время ползти по глубокому снегу, иногда заходить в тыл врага для восстановления связи. После освобождения Москвы он служил в батальоне аэродромного обслуживания.

Когда нам исполнилось по 8 лет, мы пошли в школу. О портфеле мы, конечно, и не мечтали. Мама сшила нам одну на двоих сумку из куска старого ковра. В первый день мы с сестрой поссорились, так как спорили, кому её нести. Я, как всегда, победила, и сестрёнке пришлось мне уступить. Первый школьный год выдался не из лёгких. С питанием дома плохо, иногда уходим в школу голодными, поев немного кислой капусты из погреба бабушки или погрызть дуранды. Дуранда, или жмых, — это остатки семян подсолнечника после выжимания из них масла. Хлеб был по карточкам, и за ним приходилось стоять в очереди целыми ночами. Часто обессиленные женщины падали и теряли сознание от голода прямо в очереди. Да и тот хлеб, который получали, есть было невозможно: чёрный, как глина, иногда попадались целиком гнилые картофелины. На пути в школу за каждым углом нас подстерегали мальчишки, проверяли сумки и отнимали еду, приходилось спасаться бегством. Помню, как однажды одна девочка, дочь работницы, развозившей в фургоне хлеб по магазинам, принесла в класс белую булку. Невозможно высказать с какой завистью все остальные смотрели на неё и глотали слюни.

Училась я хорошо. Одна из первых решала в классе задачи. Но во второй год учёбы случилось несчастье. Я заболела воспалением лёгких. Мама несколько раз вызывала врача, но он только разводил руками, лекарств не было. У меня было сразу две болезни: коклюш и крупозное воспаление лёгких.

Бабушка пускала на постой приезжих колхозников, за что они ей платили дровами. Они приезжали с лесозаготовок на лошадях по 8-10 человек — усталые, измученные, ели, привезённые с собой, чёрные, как глина, лепёшки, с горячей водой и укладывались спать прямо на пол в нашей комнате. Чтобы пройти на нашу кровать, где мы спали с мамой, надо было перешагивать через них. В доме стоял настоящий смог, пар, копоть от испарения сушившихся портянок и сапог. Мама закутывала меня в одеяло и выносила в сени дышать свежим воздухом.

Моя болезнь была тяжёлой: в течение двух месяцев непрерывный удушающий кашель, высокая температура. Все ждали кризиса. Мама уже позвонила отцу, который служил на аэродроме, и предупредила, чтобы был готов к самому худшему. Я лежала без сознания. Я помню, что, когда пришла в себя, увидела вокруг кровати всю свою родню и врача. Я выжила. Врач была очень удивлена и сказала: «У девочки железное сердце, если её поддержать усиленным питанием, она встанет на ноги». А я уже разучилась ходить, да и не было сил. Постепенно училась ходить. В школе пришлось навёрстывать пропущенное, но мне удалось догнать своих сверстников и закончить второй класс отличницей.

Как-то после моей болезни на пасху мама послала нас с сестрой поздравить с праздником наших дальних родственников дедушку и бабушку Новожиловых. Это были великие труженики. Держали корову, с десяток овец, обрабатывали вдвоём огород около 20 соток и даже во время войны жили неплохо. Нас встретили очень радушно, угостили невиданной для нас едой — творогом, яйцами, белыми сдобными ватрушками. Старикам тогда было уже за 70, и приходилось трудно самим справляться со своим хозяйством. Они уговорили маму и забрали меня к себе. Мама была этому рада, так как это был единственный способ поправить моё здоровье усиленным питанием. Хотя мне было тогда 9 лет, помочь старикам я уже могла. В мои обязанности входила уборка в доме раз в неделю, сбор ягод и фруктов. Правда, первое время мне было нелегко мыть пол, порой темнело в глазах, и приближение субботы, когда производилась уборка, я ждала со страхом. Зато в остальные дни жилось хорошо, ходила в школу, делала уроки. Относились ко мне хорошо.

Прошло два года. Мне 11 лет. Наступил день Победы. На площади гремит музыка. Наш отец жив, но многих родственников нет. Жизнь постепенно входит в нормальное русло. Впереди много интересного: успешное окончание школы с золотой медалью, учёба в университете, работа, замужество.