|
Сырчина А. С. Моё военное детство 1941—1945г.г. Сырчина (Краснянская) Ариадна Соломоновна. Год рождения — 1935. До войны жила в Пушкино Московской области, после эвакуации в 1941г. в г. Горьком (теперь Нижний Новгород). В 1957году окончила Горьковский Университет, радиофизический факультет, и уехала по назначению в Новосибирск. Работала технологом в электронной промышленности вплоть до выхода на пенсию в 1990г. Есть сын, дочь и четверо внуков. Когда началась война, отец на несколько дней приехал из города Лепеля, где преподавал в артиллерийском училище. Он уехал, и мы (я — 6 лет, брат Марк — 4года и мама) остались в Пушкино Московской области. У Маяковского есть стихотворение, не помню, как называется. «Посёлок Пушкино горбил Акуловой горою, а низ горы деревней был, кривился крыш корою, а за деревнею дыра и в ту дыру, наверно, спускалось солнце каждый раз медленно и верно». А кончается оно так «Светить всегда, светить везде до дней последних солнца, светить и никаких гвоздей, вот лозунг мой и солнца». Когда в школе проходили это стихотворение, я всем хвастала, что я в этом самом Пушкино жила до войны. В Пушкино у папиного брата, дяди Гриши, была дача, мы с мамой иногда ходили к ним в гости. Мне запомнилось, что около домика росли настурции, нам с Марком они очень нравились. Когда у меня появилась дача, я, первым делом, посадила около домика настурции. Когда немцы стали подходить к Москве, папин брат, дядя Гриша, помог нам эвакуироваться. Он работал на строительстве и как-то смог достать грузовик. Подъехал к нашему дому и сказал маме — за 20 минут собраться. Я хорошо помню, как мама стелила на полу одеяла, кидала туда вещи и завязывала узлы. Я хорошо помню было 5 узлов и чемодан. Кинули их в машину, кинули в машину нас с братом и помню, как долго подсаживали маму, борта у машины не открывались. Дядя Гриша привез нас на пристань. На берегу была огромная толпа, народ бежал из Москвы. Немцы были уже близко. Как дяде удалось, это просто уму непостижимо, он посадил нас на пароход. Мы поехали в Горький. Там жили мамина сестра и брат. Мы ехали даже не в Писать буду про войну то, что мне запомнилось. Хлеб был по карточкам. Сколько давали хлеба, я не помню, только помню, что карточки были детские, иждивенческие и рабочие. На рабочие давали больше всего — 800г. Карточки надо было «прикреплять» к определённому хлебному магазину. В зависимости от количества прикреплённых карточек магазин получал хлеб. На карточках должна была быть печать ЖЭУ, которое выдало карточки. То ли у некоторых товарищей была возможность где — то достать карточки, то ли их просто меняли на водку, но на базаре купить карточки было не сложно, сложнее было «прикрепить». У т. Нюры были знакомые в других магазинах и карточки, купленные на базаре, мы «прикрепляли». Хлеб был только чёрный, белого хлеба я не помню. Ещё мама сама пекла хлеб из ржаной муки, и он у неё не получался. Под коркой было абсолютно сырое тесто, но всё равно ели и этот хлеб. Мама моя не работала, работала только по дому. Деньги отец посылал регулярно. Папины письма с фронта сохранились, и там он часто пишет «деньги я послал», видимо, там давали зарплату. У меня была знакомая фронтовичка. Как-то мы её спросили — кем она была на фронте — она ответила — бухгалтером. Мы спросили — что делает бухгалтер на фронте, она ответила — зарплату выдаёт. После его гибели мы стали получать пенсию 990 рублей, он погиб в звании подполковника. Ели в, основном, картошку. Мама картошку варила, а потом жарила. Я пока не приехала после института в общежитие даже не знала, что можно жарить сырую картошку, а это гораздо вкуснее. Так мама экономила растительное масло. Утром перед школой ели картошку, приходили из школы — опять ели картошку. На угол стола мама ставила сковородку, и мы с братом ели с одной сковородки. Зимой картошку ели с кислой капустой. Ещё мама покупала на базаре молоко. Вечером, когда приходила с работы т. Нюра, ели щи. На щи мама покупала совсем маленькие кусочки мяса 150-200г. Никакого другого мяса не было никогда. Я не помню, чтобы было чувство голода, но питание было очень скудное, потому что я помню, как у меня и у брата распухали тыльные стороны рук, наверное, от недостатка витаминов. Мы ещё жили хорошо, очень многие люди голодали по-настоящему. На базаре продавали картофельные очистки, и люди их покупали, мыли, варили, толкли и ели такое пюре. Т. Нюра работала в магазине и была возможность как-то подзаработать. Я помню — она привезла на санках полные санки мыла. Это мыло мама на базаре продавала. Мыло было по карточкам, но своим работникам можно было сколько-то взять без карточек, правда, незаконно. Дома за два от нас жила женщина с тремя детьми. Она была очень больная, на улицу почти не выходила. На что они жили, я даже сейчас не могу представить. Младшая девочка Римма несколько лет, наверное, года два, пока не пошла в школу, подходила к нашему окну, и мама отрезала кусочек хлеба, и я, либо брат — надевали валенки, и бежали отдать ей хлеб, ни разу не отказали, это абсолютно точно, всегда её жалели. Между прочим, все трое встали на ноги, закончили техникумы, хотя мать у них очень рано умерла. Оказалась большим молодцом старшая сестра. Нищих было много. У нас окна были на полметра от земли, и нищие подходили часто. Не могу сказать, что мама всегда подавала, но подавала часто. Ещё я хорошо помню вши. Откуда они взялись и куда пропали после войны, я даже не могу сказать. Баня работала очень плохо, очень редко, но в баню ходили регулярно. Отца не было, брат ходил с нами до Мама стелила на столе газету и мелким гребнем чесала мне волосы. Был случай, когда мы вычесали 30штук вшей. Почему-то вши были только у меня в голове. Ещё я помню вот что. В школе, когда надо было читать книгу классу, учительница вызывала меня. Я читала с выражением, без запинки. Вот я стою — читаю, что-то учительница меня спросила, я не помню что, только я повернулась в её сторону и вижу, что по рукаву у меня ползет вошь. Помню, как я напряглась, меня всю обдало жаром, но я не подала виду и продолжала читать. Учительница, её звали Зинаида Павловна, тоже не подала виду. Я дочитала до звонка, вышла из класса и стряхнула на пол эту мерзость. После войны вшей не стало. В самом начале войны немцы бомбили в Горьком заводы, и осколки разлетались очень далеко. Днём мальчишки лазили по крышам и собирали осколки. У нас был целый ящик в сарае. Мама потом его выбросила. Надо было хотя бы пару осколков сохранить. Окна заклеивали полосками газет крест-накрест, чтобы не вылетели стёкла. Окна надо было завешивать плотной тканью, чтобы свет не проходил, светомаскировку всё время проверяли. Как-то мама послала Марка за хлебом. Он подходил уже к прилавку и держал карточки в руке. Подбежал большой мальчишка и вырвал из рук у него карточки. Я помню, как мама сидела на стуле, рядом стоял Марк, и оба плакали. Пережили как — то. Учиться читать до школы я начала по букварю для глухонемых детей, учебников в продаже не было, тётя Нюра достала его по знакомству. Помню, как старательно по одной странице в день я его читала, а потом уже и по две и по три и довольно быстро научилась читать. Никто со мной не сидел, иногда спрашивала у мамы, какая это буква и продолжала самостоятельно дальше читать. В первом классе, это был 1942год, мы писали две четверти карандашом. Карандаши были большой дефицит, в магазине их не продавали, все доставали, кто где мог. После уроков учительница карандаши собирала и на следующий день снова раздавала, иначе кто-нибудь мог прийти без карандаша. Дома, чтобы сделать уроки, карандаша не было, и я ходила наверх к т. Лиде (жене д. Пани) за карандашом, а потом относила назад. Вскоре т. Нюра по блату достала мне карандаш, у неё были знакомые в магазине. После зимних каникул перешли на перьевые ручки. Чернила были чёрные, фиолетовых чернил не было совсем. Бумага в тетрадях была очень плохая, чернила на ней растекались, перо всё время цеплялось за шероховатость, с пера падала «ляпушка» и растекалась по тетради. За это ругали. Помню названия перышек:86-ое, ласточка, скелетик, рондо. Скелетиком писать запрещалось, так как им нельзя было писать с нажимом, рондо были большой редкостью, писали, в основном, Отметки были «отлично», «хорошо», «удовлетворительно», «плохо», и «очень плохо». В первом класс учились вместе девочки и мальчики. Во втором классе меня перевели в другую школу, и я стала учиться в женской школе. Школы были переполнены, учились в две и даже в три смены. Перед войной у нас в Канавино построили две большие четырёхэтажные школы. Сразу, как началась война, их отдали под госпиталь. Около одного госпиталя упала бомба, образовалась большая воронка, она всегда была полна воды, я хорошо это помню. Место это даже не было огорожено. Через много лет, я уже жила в Новосибирске, случайно прочитала в газете, что в Горьком недалеко от школы была отрыта, увезена и обезврежена бомба. Учебники в школе каждый год выдавали бесплатно, подарки на Новый год тоже были, бесплатно, а ведь вся страна работала под лозунгом «Всё для фронта, всё для Победы». Прошло 70 лет. Восстановили разрушенное войной хозяйство, а всё стало платно и учебники, и подарки. Ленточек для банта у меня не было. Как-то в Горький приехала папина сестра тётя Ида и привезла мне в подарок сиреневую ленточку, это было такое счастье, такая радость. Этой ленточкой мне долго завязывали бант. Она лежала в мешочке с цветными нитками и приехала со мной в Новосибирск после того, как я закончила институт. Потом я как-то делала своей дочери к утреннику в детском садике украинский костюм и прикрепила эту ленточку к венку. Ленточка оказалась в мешке с кукольными тряпками и, когда дочь выросла, я отвезла этот мешок на дачу. Как-то смотрю, вышагивает моя внучка по огороду в этом венке, цветочки все помялись, а сиреневая ленточка на месте. И внучка уже выросла, и дачу новую купили, но мешок с куклами и тряпками я убрала на стеллаж в сарайку. Запомнилось вот еще что. Мы с Марком ходили иногда в гости к т. Любе, папиной сестре. Это было довольно далеко. Мама почему-то отпускала нас одних. Тётя Люба всегда нас чем — нибудь угощала. Как-то она дала нам несколько штук маленьких омлетиков из яичного порошка. Когда мы пришли домой, оказалось, что Марк их дорогой съел. Мне было обидно. Марк сделал это просто машинально. Мы всегда делились, никогда не жадничали друг для друга. Даже одну конфетку всегда делили пополам. Помню вот ещё что. В1943году у нас погиб отец. Мне запомнился этот день, когда мы получили извещение о его гибели. Мама стояла у кухонного стола, чистила картошку, по лицу текли слёзы, а к нам шли и шли женщины и соседи, и люди, которых я не знала, и тоже плакали. И ещё запомнилось вот что. В школе я сидела то ли на первой, то ли на второй парте, наверное, потому, что на уроках вертелась и разговаривала. Со мной сидела девочка Надя Ларкина. Я говорю Наде — у нас большое горе, папу на фронте убили, а она мне отвечает — да ну, это разве горе, вот у нас горе, мы карточки потеряли. Я помню, что не стала с ней спорить, ничего ей не сказала, только помню, подумала — карточки в следующем месяце опять дадут, а вот папы больше не будет. В каждой семье было свое горе. Было плохо с учебниками. В первом классе у меня не было «Родной речи». Задали стихотворение. Когда задавали читать, это не было проблемой, я читала хорошо без всякой подготовки, а вот стихотворение выучить было негде. Кое у кого учебник был, потому что некоторые выучили. Учительница (помню — её звали Анна Петровна) вызывает меня, я встаю и говорю, я не выучила, так как у меня нет учебника. Помню, как весь класс напрягся. Я села, и весь класс чуть ли не хором спрашивает — что вы ей поставили? Я была хорошая ученица, и всем хотелось, чтобы мне поставили двойку. Помню, учительница ответила — я написала, что не готова к уроку, про двойку ничего не сказала. Пока его все рассказывали, я его, конечно, выучила. Каждый Новый Год в школе была елка. Подарки раздавали бесплатно. Никогда с родителей не собирали деньги на новогодние подарки. Я хочу здесь же написать про то, как жила во время войны мама моего мужа, Виктора. Её звали Александра Михайловна. Мои дети звали её баба Шура. Она работала на обувной фабрике простой работницей. Мой будущий муж, её сын Виктор, ходил в детский сад. На фабрике нормированного рабочего дня не было. Фабрика шила только кирзовые сапоги для фронта. Утром начальник цеха включал конвейер и выключал только тогда, когда был сделан план. Муж рассказывал, что в детстве он не видел дневного света, темно уводили в садик и темно приводили. Гулять не водили, так как у большинства детей не было теплой одежды и обуви. Кроме хлебных карточек были ещё продуктовые карточки, но на них ничего не продавали, только соль. Так вот с продуктовых карточек сколько — то срезали талонов и давали рабочим тарелку супа. Этот суп рабочие выносили за проходную, где их ждал ребёнок и ели вместе. Вахтёрам запрещалось пропускать с супом рабочих, но большей частью запрет нарушался, и вот когда вахтёр не пропускал, то с той и с другой стороны проходной плакали и мать и ребёнок. В конце войны, когда стали возвращаться с фронта раненые и контуженные, на базаре стали продавать шинели. Рабочие научились шить из них тапочки. В магазинах не было никакой обуви. Люди шили из старья стёганые «бурки» и одевали на них литые калоши. Были такие калоши из сплошной резины. Тапочки из шинелей продавались очень хорошо. Но нитки, стельки, окантовку надо было брать на фабрике. Выносили, как могли. Баба Шура шила очень хорошо. В бухгалтерии у них работала молодая женщина, она была бездетная и её постоянно посылали то на дрова, то в колхоз, то ещё куда—то, и она часто уговаривала бабу Шуру отдать ей Виктора. Баба Шура очень голодала во время войны. За Заельцовским парком у фабрики был профилакторий, так вот ходили туда за «помоями». Баба Шура даже слышать об этом не хотела, чтобы отдать сына. Так вот эта женщина подставила бабу Шуру, донесла на неё. Бабу Шуру посадили. Сколько дали я не знаю, она не любила об этом рассказывать. После войны объявили амнистию и её освободили. Вернулась больная туберкулёзом. Виктор всё это время был с т. Марусей, её сестрой. Они жили вместе с самого начала войны. Получилось это так. Баба Шура перед войной жила с мужем и двумя детьми в городе Кирове. Второй сын был совсем маленький. Муж работал в Речпорту нормировщиком. Эта работа в речпорту очень ответственная, потому что большое разнообразие грузов для погрузки, разгрузки. Где-то, видимо, он дал промашку, и ему пригрозили уголовным делом. Уже началась война. Может быть, всё бы и утряслось, но он испугался и сбежал к родственникам в Барнаул. Конечно, его моментально нашли, арестовали, но не посадили, а отправили на фронт. Он сразу пропал без вести, баба Шура не получила от него ни одного письма. Собралась и поехала в Новосибирск к сестре, т. Марусе. Жила т. Маруся в бараке от обувной фабрики. В квартирке было две комнатки: проходная комнатка 13кв.м. и комнатка 9кв.м. Т.Маруся с сыном жила в проходной, в
|
|