ГРИБЫ

голос подполья

Правда жизни состоит в том, что удивительные встречи, на которые столь щедры кинематограф с литературой, в реальности не происходят вовсе. Правда жизни состоит в том, что унылые городские окраины намного тоскливее, чем это можно описать словами. Правда жизни состоит в том, что, если ты окажешься там в поздний час, твоя тоска разрастется непомерно, буйно и неуправляемо. Подобно грибам.

Он хотел придумать себе имя. Шляясь по городским окраинам, вдыхая запах застарелого содержимого канализационных колодцев, он бесплодно размышлял о бытии — своем и вселенной в целом. Ему казалось, что эти места и породили его. Возможно, так и было.

Кто он? Я пока не знаю. Он привиделся мне во сне. Я попросила его придумать себе имя, а то я даже не знаю, как его называть. Он ухмыляется и пока молчит.

Вокруг — двухэтажные облупленные дома. Киоски, к которым кучками прилепились подростки в спортивных штанах. Сиротливо обвисшее на верёвках бельё. Канализационные люки. Мусор под кустами. Тоскливый запах разлитого пива.

И еще здесь есть грибы. Только их не видно. Их нужно ещё найти. Кажется, он этим и занимался.

А может, и нет. Может, он, наоборот, стремился отойти от грибов подальше.

Впереди был мост через огромную реку. Вся в огнях, река являла собой громадное пустое черное пространство, разбавляемое только светом непомерно ярких точек-фонарей. Он вступил на мост. Свесился за перила, взглянул в бездну. Улыбнулся и зашагал по узкой бетонной дорожке. Путь по прямому, как линейка, мосту был долгим и однообразным. Некуда было посмотреть, не на чем задержать взгляд. Да еще проезжающие автомобили непрестанно обдавали гарью и пылью.

Мост вел прямиком в центр города, где в это время находилась и я. Здесь был другой мир. Повсюду горели разноцветные фонари, ровный асфальт был сухим и чистым, бары и рестораны — дорогими, гуляющие девушки — сытыми и богатыми. В витринах магазинов стояли жуткие безглазые манекены в нижнем белье, сверкали огромные женские лица с похотливо изогнутыми блестящими губами. Всё по последнему слову глянцевых журналов — диктаторов современной духовности. Он смотрелся здесь причудливо, но не сильно выделялся в толпе молодежи, где попадались и похожие на неформалов чудаковатые личности, и псевдо-панко-рокеры-байкеры. Именно «псевдо», потому что неформалы в кожаных куртках из бутиков вызывают большие сомнения в своей истинной неформальности. Он шел по неоновым улицам и думал о том, что здесь уж точно грибы не растут. Зато они росли у него в карманах пальто. Из-за этого он не мог помещать туда свои руки, и им приходилось неуклюже болтаться при ходьбе. Грибы выросли сегодня утром. В карманах стало сыро, помятая пачка сигарет размокла, её оплела грибница.

Он зашел в бар. Я сидела там за столиком. Так мы впервые увидели друг друга.

Он выглядел убого: старое черное пальто с обтрепанными полами (даже нитки свисали), ботинки, давно сменившие фабричный цвет на неизбывный серый налет пыли, пепельные волосы, похожие на паклю. Он сильно сутулился и загребал ногами. Будь этот бар чуть подороже, ему бы не позволили войти. Фейс-контроль, так сказать, не прошел бы.

Я сидела в самом темном и неприметном углу. Он подсел ко мне, потому что был в курсе, кому он привиделся во сне.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — сказала я. — Что, придумал себе имя?

— Нет ещё.

Глаза у него были маленькие и пронзительно-черные; слишком большие для них глазницы темнели коричневыми кругами. Обветренные губы. Редкая, клочкастая щетина. Взгляд древнего старца.

— Как дела? — спросила я.

— Моё сердце опутано грибницей, — спокойно ответил он. — Как только грибы начнут расти, им понадобятся жизненные соки. Они пустят корни, и тогда я умру.

Он сунул руку в карман и разочарованно вздохнул.

— Блин, хотел покурить, а забыл про грибы.

И он стал выкладывать прямо на стол грибы из кармана. Они имели весьма подозрительный вид: бледные, в точечках, с тонкими ножками, под шляпками — ярко-бирюзовый налёт.

— Это — ядовитые грибы.

— Я вижу.

— Я хочу, чтобы мы с тобой попробовали их.

— Зачем?

— Так ты сможешь узнать, кто я. Ведь они выросли у меня в кармане.

Я вытащила пачку сигарет и угостила его. Мы молча закурили. Я наблюдала, как дым извивался и танцевал в плотном воздухе бара. Мало что может быть красивее этого танца.

— Значит, ты хочешь, чтобы мы съели ядовитые грибы? — уточнила я.

— Конечно. Мы не умрем, не бойся. Просто ты, может быть, увидишь интересные картинки.

— О, это и есть моя постоянная мечта — видеть картинки из души другого человека.

— Да какой я тебе человек, — усмехнулся он.

— Ах да, извини!

Конечно, какой же он человек! Порождение темных переулков и сырых грибных оврагов. Порождение чьей-то боли, душевного мрака и безысходности. Я рада встрече с ним. Почему? Любому другому захотелось бы убежать, закрыть глаза и сердце. А я — рада.

Мы пили темное, как кровь, пиво. Пальцы у него были тонкие, зато ногти очень грязные.

— И души у меня нет, скорее всего, — сказал он. — Кстати, если ты хочешь что-то понять, то не надейся, не получится.

— Ничего, я умею понимать, не понимая.

— А, понимаю, — ответил он, и мы посмеялись.

Я взяла один гриб за тоненькую ножку. Понюхала его. Он пах землей, листвой, мокрой травой, болотной водой. И даже, как ни странно, отчетливо читался запах свежего съедобного гриба. Однако, сквозь этот букет лесных ароматов пробивалась чужая, отталкивающая нотка могилы. Едва заметно. Только для таких по-звериному чувствительных носов, как у меня.

Он тоже взял гриб. Поднял его, как поднимают рюмку перед тем, как выпить. Будто собирался сказать: «Ну, твоё здоровье!».

Мы съели по пять грибов. Они оказались безвкусными, как сыроежки. Потом я заказала еще пива.

За окном светился рекламный плакат. Молодая девочка, почти подросток, смотрела в глаза зрителю взглядом опытной проститутки, широко и порочно улыбалась. В тщательно отманикюренной руке она протягивала нам некий блестящий предметик. Наверное, это был какой-нибудь плейер или телефон.

Я смотрела на рекламу. Я не понимала — зачем так натужно веселиться, так старательно изображать счастье, блаженство, удовольствие? Зачем играть эти несчастные роли, в которых сквозь пестрые краски проступает глупость, пошлость и отчаяние?

Весь мир призывает нас веселиться. Нас призывают радоваться новому шампуню, кусочкам фруктов в йогурте и модному дизайну сотового телефона. Нам велят верить в заботу о нас правительства, в то, что наше благосостояние растет, в то, что будущее будет лучше, чем прошлое, и так далее.

Уж мы-то с тобой не собираемся веселиться, мой дорогой собеседник. Твои глаза слегка прикрыты веками, ты откинулся на спинку стула, твои зрачки затуманились бирюзовым споровым дымом. Ты улыбаешься, но в твоей улыбке нет радости. Это, скорее, кривая ухмылка покосившейся мельницы, зияющий оскал черепа. В поле свищет ледяной ветер, вокруг — полынь и чертополох, пастушья сумка и комья глины. Небо висит, огромное, набухшее серостью и слякотью, чуть не падая прямо на голову. Я иду против ветра. Упрямо иду вперед. Ничто не препятствует ветру, он со всей дури несется по открытому пространству, подобно лошади, застоявшейся в конюшне и выпущенной на свободу. Только лишь мое маленькое тщедушное тело встает у него на дороге. То есть, не просто встает, а еще и пытается идти, переставляет ножки, силится преодолеть его давление.

Позади меня послышалось мокрое шлепанье. Я обернулась и увидела: вслед за мной двигалось полчище лягушек, жаб, ящериц, демонов, змей, крыс и джиннов. Жабы шли в авангарде. Они преданно смотрели на меня своими круглыми серыми глазищами.

Куда я их веду? Почему они так покорно идут за мной? Почему я вывожу в мир столь безобразных существ, к коим принадлежишь и ты, мой собеседник? Кажется, я слышу твой смех? Сначала тихий, потом — всё громче и громче, всё яростней и яростней.

Я слышала его смех. Это был злобный, дьявольский смех, это был грохот преисподней, плеск лавы, истерика койота. Этот смех плевался кровью, надрывал горло, он был страшен. Он был очень опасен.

Вдруг увиделось мне, как растут грибы. В темных, сырых оврагах, среди неуютных мокрых болот. Несмотря на уверения рекламных плакатов, таких оврагов — великое множество в нашем городе. Под густые кроны деревьев не может пробиться свет неоновых вывесок. Здесь не знают о последних веяниях моды, здесь не смотрят телевизор и не покупают гели для душа. Здесь медленно, с усилием, поднимают голову, прорывая слои земли, паутины, прелых листьев. В полной тишине, без суеты и спешки, выпрямляют ножки, расправляют шляпки, наливаются бледным соком и обманчиво-свежим ароматом.

Нам с тобой не опасны ядовитые грибы. Но они смертельны для обитателей неонового мира. О да, я уверена — страшная волна нахлынет на город, но не заденет нас.

Сквозь туман я увидела моего собеседника, он склонился над столом, тяжело дыша.

— Кажется, уже началось. Но ничего, я успею разбросать споры… Здесь, повсюду… где-нибудь да прорастет…

Я знала: помочь ему никак нельзя. И не нужно было.

Внезапно меня посетило последнее за сегодня ужасное видение: грибы прорастают сквозь его безжизненное тело, валяющееся в темном переулке… Медленно прорывают шляпками расползающуюся ткань его старого пальто… Никто не видит этого. Очень уж темный это переулок. Никто не ходит сюда.

Я раскурила сигарету и протянула ему.

— Спасибо, — вздохнул он и затянулся. — Им не нравится табачный дым.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Наверное, у меня тоже был бирюзовый дым в зрачках. Боль отпускала его, я чувствовала это отчетливо. Он наклонился ко мне, глядя безумно:

— Ты не бойся смеяться. Они заслуживают только смеха. Честно тебе говорю, — он криво усмехнулся. — В отчаянии великая сила! Они испугаются. Но это им не поможет…

«Они» — это, конечно, не грибы. Я поняла.

— Мне уже пора.

Неожиданно он встал и пошел к выходу. Я догнала его. Мы вышли в холодную ночь. Он задрал голову в небо. Там кое-как пробивались изображения звезд, преодолевая пелену неонового свечения.

Вдруг от моих ног врассыпную бросились какие-то мелкие существа. Это были маленькие серые крысы. Он засмеялся:

— Вот видишь, это всё из-за тебя! То ли еще будет! — он в последний раз посмотрел мне в глаза. — Ну, пока. Еще увидимся. Хотя, возможно, не скоро.

И он удалился ковыляющей походкой.

Я вернулась за свой столик. Всё выглядело так, как прежде. Будто ничего и не случилось. Мир начал меняться, но никто об этом не знал и никто ничего не чувствовал. Это было естественно. Я снова сидела одна — скрюченный зверёк в темном углу. Это было естественно. Я ждала новых галлюцинаций. Это было естественно.

Я написал песню для всех,
Потому что не мог поговорить с тобой.

John Fogerty