Глава 1. Роберт.

«Каждый новый день встречай с улыбкой».

Мудрый Совет.

Роберт мечтал остаться один. Когда же это случилось, глаза его увидели совсем другой, искажённый мир. Роберт очень испугался, ведь он уже не мог доверять себе. Что-то происходило с ним, что-то с ним играло…

Обладая развитым воображением, Роберт и сны видел яркие, сложные, чаще приятные, но изменения пришли и туда. Все произошло сразу, в один момент Роберт стал новым существом. И долгожданное уединение превратилось в пытку. Обычные сны чередовались с ЭТИМИ снами, пропасть лежала между ними. Короткие, вселяющие тревогу, кадры повторялись почти без изменений, но всякий раз Роберт испытывал что-то новое. Подёрнутый влажной дымкой, тонкой, но непроницаемой, лес, далёкие деревья, с листвой или без неё, белые сумерки, чёрная тропинка у ног, напряжение и боль в глазах, тревога, печаль…

Всё произошло сразу. Как будто чья-то злая воля обрушилась на него, отняв право на нормальную (в общечеловеческом понимании) жизнь. Роберт был почти дитя, ему только исполнилось пятнадцать, а он уже подумывал о самоубийстве. Его мучила сильная боль. Неумолимая, точная, она являлась утром и вечером. Её пищей прежде всего становился желудок Роберта, а уж затем она грызла и рвала когтями всё на своём пути — нервы, жилы, кости, всё. Откуда-то Роберту было известно, что разумного объяснения этой боли НЕТ.

Семья Роберта состояла из трёх человек, его самого, матери и старшего брата, Александра. Особой привязанности к ним Роберт не чувствовал — эти люди спровадили его (не важно, что он сам втайне желал этого), как только появилась возможность, хотя Александр, будучи старше Роберта на десять лет, остался под материнским крылом. С отцом Александра мать до сих пор поддерживала связь (он практически содержал их), отца Роберта она видела только один раз… Первый и последний.

Роберт, со своим трудным характером, не завёл друзей, он ещё не научился терпению, и «странные» взгляды других выводили его из равновесия. Впрочем, подходящих кандидатур поблизости всё равно не было, поэтому горечь Роберта не имела под собой никаких оснований. Предстояло ждать, чего он, разумеется, не умел. Пока.

Однажды Роберт проснулся ещё более измененным, чем был. Он дрожал с ног до головы, заново переживая сон.

Во сне он вновь оказался в лесу, но на этот раз всё развивалось по-другому. Некая сила уводила Роберта всё дальше, в дебри. Роберт пытался отыскать знакомую тропинку, но её больше не было. Голые ветви налились чудовищным соком, увенчались тяжёлыми бутонами. Роберт медленно шёл меж деревьев, и бутоны, склоняясь ниже и ниже, ложились на его голову и плечи. Роберта вновь мучила жажда, но сорвать один из огромных, величиной с мужское сердце бутонов, казалось ему неприемлемым — было ясно, что у деревьев, а, значит, и у плодов, имеется хозяин. Роберт шел все дальше, пока силы позволяли ему и, наконец, свалился в полном изнеможении. Сила, которая вела его, теперь прижала его к земле. Обездвиженный, Роберт чувствовал под собой живое дыхание, влажный жар, творожистую черноту земли. Над ним покачивались бутоны-плоды, причиняя невыразимые страдания своим дразняще-легким ароматом. Охваченный смертельным отчаянием, Роберт застонал. Он сам не расслышал свой стон. Который вдруг размножился. Подхваченный и усиленный эхом. Роберт с ужасом почувствовал, как ссыхается и истлевает от жажды его горло. «Я мертв», — просто подумал он. И вдруг раздался нечеловеческий рев, так, что все вокруг содрогнулось, и жуткие молнии ослепили мир: «Я ДОЗВОЛЯЮ, ПЕЙ!». Бутоны взорвались, яркий, горячий сок хлынул в землю, хлынул в Роберта. Роберт, обезумев от блаженства, пьет и не может напиться, он ползет по земле, превратившейся в вязкую топь, ловит ртом сладкие струи. Белая вспышка останавливает мгновение, и Роберт видит себя, кристальная ясность сознания и сжавшееся в испуге сердце, он видит себя в кровавой каше, и кровь ливнем омывает его, и пил он — кровь.

«Не оставляй меня, кем бы ты ни был», — шепнул окну Роберт. Все, что приходило, приходило, несомненно, оттуда. Мёртвые листья изредка влетали в форточку и ложились между рамами. Был сентябрь.

По субботам, вечером, приходил Александр. В его глазах Роберту чудился вопрос: «Ты всё ещё здесь, ты всё ещё жив?». Роберт и сам удивлялся, собственная жизнь казалась ему неприлично длинной. Александр чувствовал себя крайне неуютно в маленьком заставленном рухлядью пространстве комнаты, каждый раз он обязательно что-нибудь ронял, задевал головой абажур, единственный стул в любой момент готов был под ним развалиться. Александр имел высокий рост и могучее телосложение, маленькая голова с квадратной челюстью, широкий прямой нос, тёмно-серые глаза под низкими густыми бровями, все в нем подчинялось простой формуле мужского счастья. Он уважал себя, знал долг, говорил по существу, был чужд иронии и презирал мечтателей. Разумеется, и у него имелись кое-какие странности, тонкие струнки, собственная картина бытия, но не родился ещё тот, кому удастся всё это обнаружить. Александр смотрел на Роберта без жалости, но с тоской, как на существо бесконечно далёкое от человека, пpoпащее. Их не объединила даже кровь, внешность Роберта не оставляла сомнений. Александр видел перед собой чужака. Роберт — тоже.

В этот вечер Александр явился раньше, чем обычно. На нём был длинный плащ из натуральной кожи, мгновенно наполнивший комнату своим ароматом. Роберт сидел на кровати, поджав голые колени к груди, всё в нём привычно напряглось, и ладони мгновенно повлажнели, избегая смотреть в лицо брата, он молчал, стараясь не выдать своего состояния.

Александр выложил деньги на тумбочку. По звуку Роберт догадался, что сумма увеличилась. Александр объяснил свою щедрость тем, что они с матерью отправляются на отдых, который займёт у них около месяца. Уже открыв дверь, Александр вдруг вернулся и произнёс медленно словно вспоминая: «Так тебе исполнилось двадцать четыре?.. Какой-то ты всё-таки недоразвитый. Посмотри в зеркало».

Роберт ужасно комплексовал по этому поводу и даже зеркало поставил на шифоньер.

Роберт пытался заглушить боль, но напрасно — лекарства, купленные в аптеке, не приносили облегчения. Увеличение доз привело к тому, что Роберт два дня провёл в постели, склонившись над тазиком. О дальнейших экспериментах не могло быть и речи.

Нет, это проклятие, и устранить его могут лишь высшие силы, в существовании которых Роберт нисколько не сомневался.

Может быть, стоит последовать совету начать пить кровь?! Роберт вполне готов сделать это. Сны убедили его. В своей беспомощности он часто прибегал к наивному средству — воззваниям к «насылающему сны». Кто-то должен помочь, закрыть одну дверь, чтобы затем открылась другая. Без этого он попросту зачахнет.

В сумерках воскресают отвратительные мысли, жалят, не давая уснуть. Вспоминаются унижения, незаслуженные обиды, всё — следствия его чужеродности. Нет смысла спорить, если все, как один кричат «урод». У людей острое зрение и они всегда всё знают лучше.

«Вот они изолировали меня. Сослали в общагу. Я выживу только тогда, когда научусь понимать их действия, значит — стану одним из них, но это — невозможно, тогда я должен умирать, как заключенный. Поймёшь зачем, поймёшь и — отчего. Разум-то у всех один, спящий. Они выживают, как и я».

Вспоминались отдельные фразы, тревожа необъяснимостью. В разгар очередного недовольства (вызванного Робертом), мать отрезала: «Твой отец — дьявол!» и успокоилась сразу, даже улыбнулась Роберту тонкой пергаментной улыбкой. «Как же ты спала с дьяволом?», — думал Роберт, «Зачем ты пошла на это? Ради чего?». Роберт избегал улыбаться из-за клыков, которые были длиннее, чем им полагалось, и которые привлекали к нему злобное внимание сверстников. Пик его мучений пришёлся на девяностые, каждый вампирский фильм одноклассники принимали, как руководство к действию. Их излюбленной забавой было скрутить Роберта (если тому не посчастливилось вовремя смыться) и набить ему рот чесноком. Процесс «кормления» не исключал и побоев. Роберт возненавидел запах чеснока.

Он ожидал, что жестокость мира и его сделает жестоким, но этого не произошло. Он продолжал страдать за себя и ещё больше — за других.

Общежитие, где Роберт влачил существование уже девять лет, по сути своей являлось уменьшенной копией чистилища, здесь каждому предоставлялся выбор — скользить вниз или карабкаться наверх. Кому скользить было некуда, тот ложился в гроб, по своей воле, либо с чужой помощью. Случались и удачные побеги, подарки незлопамятной Фортуны редки и бесценны… Но всё же это место оставалось тёмным, холодным и несчастливым.

Много денег Роберт тратил на книги. Он быстро развился в настоящего гурмана. Любил мрачную классику, отыскивая мистические откровения даже у Кафки.

Тем утром лил дождь, серость царила и в комнате, и за ее пределами, придорожные тополя стояли в уродливой наготе, роняя капли с подрагивающих ветвей. Дребезжание трамвая раздавалось совсем рядом, высасывая остатки уюта. Мысли Роберта были пусты и ничтожны. Боль оставила его разбитым, он дышал тяжело, с присвистом, капельки пота, высыхая, противно щекотали кожу. Отвращение переполняло его.

Нужно было жить.

Он держал в руках вскипевший чайник, когда в дверь постучали. У Роберта участился пульс.

Он сбежал по лестнице, надеясь и страшась столкнуться с ошибкой. Взял со стола телефонную трубку. Вахтёрша наблюдала за его лицом, поглупевшим от растерянности. Гулко хлопала входная дверь, щелкали мокрые зонты, кто-то мучительно отхаркивался, женщины в цветастых фланелевых халатах смеялись и курили, малыш на трёхколёсном велосипеде ездил по коридору, сминая коврики и игнорируя мат в свой адрес.

— Доброе утро, Роберт.

— Здравствуйте, — сказал Роберт.

Интонации собеседника поразили Роберта, и он снова подумал с надеждой и страхом, что всё это можно объяснить просто — совпадением. Этот голос был слишком свободным, он обращался к члену семьи, кем Роберт не являлся. Чуть насмешливый, чистый, уверенно-мягкий, мужской, покровительственный. Чувствуя себя глупым и жалким, Роберт молчал. Он боялся унижения, боялся paзоблачения, боялся темы, которую он не сумеет поддержать, боялся назойливого «А кто вы?», которое одно пульсировало в его мозгу. Между тем он ясно видел говорившего, его ленивую позу, жёсткий взгляд, тонкие, в полуулыбке, губы, белые волосы, дорогой перстень на сухом, хищном пальце. Это был человек могущественный и смертельно-опасный.

Роберт смотрел на фланелевых домохозяек, на вздувшийся линолеум, жёлтый свет лампы, и не мог определить, какая реальность наиболее правдива.

— Какой Роберт вам нужен? — спросил он. И, наконец: — А кто вы?

— В этом общежитии только один Роберт — это ты, — раздалось в ответ. — Со мной ты познакомишься позже, когда придёшь… Ты узнаешь меня, не так ли?

— Куда идти?

— Площадь Ленина, в полночь, сегодня. Не опоздай уж.

— Но КУДА?! — крикнул Роберт уже в пустоту. Разве может мешать стук собственного сердца? Может, сейчас он заглушил все прочие звуки. Свет настольной лампы сгустился, чужие, но такие знакомые лица улыбаются, морщась, разные, но такие одинаковые взгляды скользят по лицу Роберта. Лицо Роберта всем кажется несчастным.

Он чувствует себя раздетым, он видит только враждебность, он её ищет так, как будто жить без неё не может. Но никто не думает о нём, головы домохозяек заняты изменами, детьми, телевизорами и жареными курицами, пожилая вахтёрша мечтает выспаться в широкой, мягкой постели.

Роберт замёрз на сквозняке, войдя в комнату, он первым делом отпил горячего кофе из кружки. Мысли застыли, словно парализованные. Что случилось? Стоя здесь, в тёмном уголке своей комнаты, где не было и не будет никаких изменений, Роберт мог бы поклясться, что никто не говорил с ним. Он стоял неподвижно, чуть ссутулившись, с неподвижным взглядом, сердце билось громко и часто.

Дождь перестал, и сделалось совсем пакостно. Роберт прогулялся до магазина. Купил хлеба и сосисок, и… после короткого замешательства — пол-литра красного вина. И как удачно, что у него оказался с собой паспорт. О вине он думал ещё дома, но решился только в магазине. Он ужасно нервничал, стоя в очереди. Здесь же, за высокими советскими столиками, навалившись на них верхней частью туловища, молча пили дворники и бомжи. Атмосфера была мирная, но безнадёжная. Разумеется, Роберта попытались «отшить», продавщица раскричалась. Всё это было ужасно неприятно. Роберт сунул ей паспорт, от которого женщина отмахивалась обеими руками. Очередь громко волновалась. Роберт впал в азарт. Наливая в пластиковую бутылку вино, продавщица сказала так, что услышали все: «Двадцать четыре года и такой заморыш!», Роберт получил сдачу и с ненавистью процедил: «Зрелая Сука».

Роберт ещё долго не мог yспокоиться. Адреналин клокотал в нём, побуждая злиться, проклинать, и оскорблять грубую тётку.

Утренний звонок поблек и отдалился, перестал быть Событием.

Уже горел электрический свет, и шторы были задёрнуты. По радио передавали классику. Роберт то и дело склонялся к приёмнику и шевелил слабенькую антенну, пытаясь хоть немного улучшить звук. Приёмник (теперь это был только приёмник), купленный лет девять тому назад на барахолке, служил Роберту едва ли не единственным утешением, они отлично понимали друг друга. Роберт сидел на кровaти, поджав ноги, и с некоторым отвращением пил своё вино. Неожиданно вспомнил биение сердца. Неужели кто-то думает, что он, как последний лох, попрётся ночью на площадь? «Если уж вам так нужно, вы сами знаете, где меня найти».

Магнитофон издавал больше шороха, чем музыки, антенна упала на бок. Роберт спал и не мог ему помочь. В его сне вновь били горячие фонтаны, небо пылало белым огнём, восторг и ужас владели душой безраздельно. Роберту было хорошо. Вдруг чей-то незнакомый, едва слышный, но мучительно-ясный голос повторил несколько раз, словно в самые уши: «Поторопись! Поторопись, не то опоздаешь!».

От этих слов Роберт огорчился, хотелось побыть ещё, ещё немного… Стремясь удержаться, он хватал гибкие ветви — ещё немного. Голос не отпускал, он не приказывал, но лишал покоя и сам Роберт уже шептал: «Поторопись, поторопись, не то опоздаешь».

Он проснулся в глубокой тоске. Не сомневаясь в правильности своих действий, но и не понимая до конца, зачем он это делает, Роберт быстро поднялся, натянул толстый зелёный свитер, джинсы, влажные ещё носки. Умылся, почистил зубы, спрятал длинные волосы под кепку, застегнул молнию на куртке, завязал шнурки и короткой дорогой пошёл к метро, деньги, оставленные братом, лежали в заднем кармане.

На улице было тепло. Тёплый, свежий поток упруго бил в лицо. Пахло осенью. Деревья покачивались в темноте, сами ещё чернее, чем она. Роберт шёл быстро, дыша полной грудью, не думая о том, что ждёт впереди.

Кое-как пережив поездку, которая уже казалась бесконечной и лишённой смысла, он наконец оказался на поверхности. Роберт свернул в парк, чтобы там, подальше от человеческого мельтешения, подумать над своей судьбой. Цель была, и она достигнута. Площадь Ленина здесь, прямо под его ногами, но она же и во многих других местах, до которых его взгляд просто не достанет.

Роберт переходил с дорожки на дорожку, рассеянно любуясь фонарными «нимбами», отчётливо понимая всю бесперспективность подобных блужданий.

Дойдя до фонтана, Роберт остановился, осторожно огляделся (вдруг его заметит тип с той стрижкой) и подумал с какой-то ненастоящей грустью: «придётся ночевать, где придётся». Постояв минут двадцать у фонтана, он пошёл к Оперному, но там одиночке и вовсе нечего было делать. Хотелось есть, он купил горячий бутерброд, сел на скамейку. Странное безразличие владело им.

И вдруг, словно удар, мысль о боли — ведь её не было! Утром она явилась, потом звонок, потом магазин, сон, площадь, а где боль? Хорошие события воспринимаются, как само собой разумеющееся. Вот и ХОРОШО.

Безразличие сменилось тоской. Людское течение замедлилось, чтобы вскоре, прекратиться вовсе. Ветер беспрепятственно проникал под куртку, Роберт ёжился, пряча в рукавах скрюченные пальцы. Наконец он поднялся со скамейки и, деревянно шагая, поплёлся в обход музея. Мысль о доме вызывала тошноту. Пусть будет ожидание, пусть будет призрак надежды, пока он окончательно не развеялся, но только не болотистая неподвижность затхлой комнаты.

Автомобили проносились мимо, эта сторона была ярко освещена жёлтым светом, ни души, Роберт словно проходил по авансцене, ветер подталкивал его в спину. Он не обратил внимания на то, что дверь слева от него открылась и вышедший из здания человек внимательно следит за его приближением.

Неожиданно выступив из тени, невысокий, крепкого телосложения, с бородой и в форменном костюме, оказался прямо перед Робертом и незамедлительно вцепился в него обеими руками. Роберт выпучил глаза, потом попытался отстраниться, но пальцы неизвестного ещё больнее сдавили предплечье. Оба молчали.

«Пьяный урод», — с раздражением подумал Роберт.

Рывок — и Роберт покачнулся, «старик» явно имел намерение затащить его в музей. Как будто это был не человек, а невероятно сообразительный сторожевой пёс. Вот почему Роберт не мог заговорить с ним. Но сдаться без боя он тоже не мог. Рывок за рывком, и полуоткрытая дверь становилась всё ближе. В конце концов, Роберт сам шагнул за порог, и его тут же отпустили.

Роберт стоял неподвижно, слыша удовлетворённое пыхтение и тихий поворот ключа. В маленьком, очень тёмном холле было тепло и спокойно, как в детском сне. Сонливость притупляла чувства. Роберт ждал, когда же в нём возникнет надобность.

Роберта провели по лестницам, то вверх, то вниз, мимо охранников, куривших и пивших чай, в тишине, по ковровым дорожкам, по вытертому паркету, мимо тусклых окон, сквозь и между, к резной двери, из-за которой доносились голоса и шум веселья.

В полнейшем непонимании Роберт стоял перед дверью, когда вдруг бородатый проводник резко сорвал с его головы кепку. «СУКА!!!» — вскрикнул Роберт. Вокруг уже никого не было. «Спёр!» — подумал он. Левая створка распахнулaсь, и Роберт почувствовал колебание почвы под своими ногами. Резковатое, гладко выбритое лицо, пронизывающий взгляд и косая белая чёлка — Роберт мгновенно узнал его.

Полуослепший, с хаосом в голове, Роберт очутился в кругу мужчин и женщин, под их прямыми, словно иглы, взглядами. Холодная ладонь коснулась его шеи, и знакомый голос безжалостно объявил:

— Это Роберт Лесс.

После этого круг распался, возобновились разговоры, и Роберт наконец смог перевести дух. Оглядевшись, он убедился, что первое впечатление несколько обмануло его. Во-первых, это была комната, а не зал, хотя и довольно необычная, с высоким круглым потолком, обставленная с музейной роскошью и лишённая окон, он явно преувеличил её размеры, во-вторых, он преувеличил и количество приглашённых, на деле их оказалось не больше десяти человек. На расставленных повсюду столиках и витринах были разложены дорогие закуски. Почти каждый держал в руке высокий, с драгоценным мерцанием, бокал, и Роберт занялся поисками выпивки, мимоходом хватая с тарелок полупрозрачные ломтики копчёной свинины, осетрины и прочие яства, увиденные им впервые. Никто не заговаривал с ним, но Роберт, как ни странно, не чувствовал себя лишним, напротив, это было очень приятно — его не замечали, но так, словно он являлся частью чего-то общего. Роберт обошёл почти все столики и направился к последнему.

Бутылки стояли прямо на полу, здесь была и водка, и вино, и разные ликёры, и даже какое-то особенное пиво. Чтобы как следует всё рассмотреть и сделать выбор, Роберт присел на очень кстати оказавшийся здесь диван. Диван был маленький, полосатый, изящный. На противоположном его конце сидел парень с длинными тёмно-рыжими кудрями и безразлично наблюдал за действиями Роберта. Наконец Роберт определился, выпрямился, откинул с лица волосы и случайно взглянул на рыжего. Он смотрел, держа бутылку на весу, смотрел, понимая, что следует немедленно отвести взгляд, и снова смотрел. И тот смотрел на Роберта, смотрел просто и уверенно, как смотрят на картину или в зеркало, глаза у него были очень светлые, почти лишённые цветового оттенка, серые с серой каймой по краю радужки. Вдруг он протянул Роберту свой бокал и резко поднялся — его подзывала улыбающаяся блондинка в лиловом платье.

Роберт ощутил пустоту вокруг себя, внезапно образовавшись, она казалась особенно неприятной. Не думая уже о содержимом выбранной бутылки, словно забыв, зачем, что и как, Роберт продолжал сидеть в застывшей позе. Наверное, он прислушивался, так как женский голос повторил имя, и Роберт сразу понял, кому оно принадлежит. Что-то мучительно, едва ли не со скрипом, поворачивалось в его мозгу, отыскивая удобную для себя форму. Роберту захотелось уйти. Все звуки, наполнявшие комнату, превратились в бессмысленный рокот. Он чуть повёл плечом и, почувствовав грубый слой заношенной одежды, подумал о том, какое зрелище собой представляет. Тень злорадства коснулась его лица. Уходить ещё рано, если публика ждёт этого от него, то пусть сама предпримет первый шаг.

Проглотив один за другим несколько бокалов чего-то похожего на вермут, Роберт закинул ноги на диван, а куртку заложил за спину. Постепенно ему начало казаться, что взгляды окружающих останавливаются на нём чаще и дольше обычного, да и сами эти взгляды уже не были прежними. Роберту стало не по себе, он пожалел о том, что напился, он чувствовал себя до крайности беззащитным. Тревога всё усиливалась, Роберт уже не сомневался в сговоре, каждая клеточка его тела вопила об опасности. Усилием воли он заставил себя встать и тут же больно ударился плечом в далёкую, как казалось, стену. Проглотив тошноту, он двинулся по комнате с невидящим взглядом, сжимая в побелевших пальцах недопитый бокал. Он слышал шепот, шелест платьев — они расступались и смотрели в спину. Улыбки исчезли. Музыка звучала словно по недосмотру. С трудом сохраняя равновесие, Роберт шёл, понимая, что идёт по кругу, что вот-вот упадёт и тогда случится непоправимое.

Витки стоял в тени ниши, сложив руки на груди, и подобно всем наблюдал за жалкими передвижениями Роберта. На его чистом лице застыло странное выражение, смесь жалости и нетерпения. И вот Роберт направился прямо к нему. Витки опустил руки и огляделся, как человек, попавший в западню. Но никто не помешал Роберту достичь цели (если у него была цель).

Витки получил знак оставаться на месте.

Роберт мог обратиться только к нему, как будто передача бокала была неким сближающим ритуалом, дающим право сделать это. Рыжеволосый выглядел естественнее остальных, в его лице было что-то понятное Роберту, в серых глазах словно приглашение, ведь на врага не смотрят такими глазами.

Обдумывая свою речь, Роберт уставился на него в упор. Левый глаз Витки (Роберт только сейчас заметил) немного косил, возможно, именно это и придавало его лицу особую притягательность. Брови и ресницы у Витки были темнее волос, что редко встречается у рыжих, довольно выразительные и странно УМЕСТНЫЕ. Роберт вгляделся пристальнее и неожиданно для себя самого сделал абсолютно умопомрачительный вывод: «Те, кого я вижу вокруг, на деле не те, кого я вижу». Вот и лицо Витки, недовольное и спокойное, сосредоточенное и отрешённое, в нём, и в лице, и в теле, и даже в его брючном ремне, была та странная, теперь уже жутковатая «уместность» (неуклюжее казалось бы слово, так удачно пришедшее Роберту на ум, ведь иного обозначения скорее всeгo и не существовало), озарение Роберта, как он сам понимал, не могло длиться вечно, поэтому он торопился «захватить» как можно больше. Итак, всё было предельно ясно. В человеке не может быть «уместности», его задумывали иначе. Человек должен выглядеть таким, каков он есть, по крайней мере, приблизительно таким (исключения из правил подтверждают правила), так думал Роберт, понемногу уже начиная звереть от собственной, столь очевидной, тупости. Ставшее тягостным, озарение закончилось, наконец. В голове звенела тишина, и Роберт подумал о том, что сейчас произойдёт нечто подобное катастрофе. Внутренне похолодев, он обернулся и увидел, насколько далеки от реальности его опасения — вечер продолжался, происходили разговоры, звучала музыка, гости непринуждённо перемещались по комнате.

Невидимая рука легонько ударила по плечу. Он развернулся с постыдной поспешностью, словно пойманный вор. Красивая блондинка в струящемся лиловом платье холодно посмотрела ему в глаза. Роберт сразу узнал её, это она призывно махала Витки рукой, но теперь у неё была совсем другая рука, как и взгляд.

— Привет, — сказал Роберт.

Зелёные глаза продолжали изучать его. Роберт опустил голову, ему была неприятна та назойливая подозрительность, скрывать которую женщина явно не собиралась. Совершенно случайно взгляд Роберта задержался на её крепкой, высоко поднятой, груди, столь откровенно декорированной тончайшими лиловыми лоскутками, что случайные взгляды просто не могли обойти её стороной. Она выглядела старше Роберта, на её лице не было морщин, она казалась слишком уверенной, и это совершенно не шло её молодости. «Уместность», — мелькнуло у Роберта, но он уже забыл истинное значение этого загадочного термина. Заглядывая ей в декольте, он уже забыл и о ней самой.

— Где ты взял этот бокал? — резко спросила она.

— Там, — с выражением ответил Роберт.

— Где?

— Там, — Роберт мотнул головой.

— Кто дал тебе бокал? — медленно спросила она.

— По-моему, Витки. А что?

— Верни его. Oтдай сейчас же.

— Пожалуйста. Но я уже пил из него…

— Я знаю! — она выхватила бокал из протянутой руки Роберта. — Возьми чистый.

— Да и ты могла бы взять чистый…

Зелёные глаза с ненавистью сверкнули на Роберта. Роберт тихо засмеялся ей вслед: «Вот прёт так прёт!». Он всё ещё был поглощён мыслями о блондинке, когда сзади на его шею опустилась крепкая ладонь, и чьи-то пальцы сжали его, сообщая всему его телу довольно неприятное ощущение вынужденной покорности.

— Уже познакомился? — с чуть заметной ехидцей в голосе поинтересовался Омега. Роберт, конечно, догадался, что это именно он и по тембру, и по всему остальному, включая запах. Он словно был знаком со всеми составляющими Омегиного образа ещё до того, как увидел его перед собой. Наблюдая и изредка прислушиваясь, Роберт понял так же, что Омeгa занимает далеко не последнее место в здешней иерархии, опьянение помешало ему вынести более полный вердикт.

«Кем приходятся друг другу все эти люди? Они полу-друзья, полу-коллеги. С такими лицами говорят только о погоде. А кто я среди них? На кой я им нужен?».

Казалось бы, лучшего момента, чтобы попытаться узнать у Омеги о цели его звонка, не придумать, но Роберт отчего-то молчал. Скорее всего, он просто боялся услышать не то, что хотел.

Омега слегка встряхнул его за плечи, как ребёнка, который обязан быть пассивным перед лицом силы. Роберт невольно скривился, его раздражали и немного пугали все эти манипуляции. Он снова ощутил неловкость за свой внешний вид. Омега полыхал элегантной роскошью, как костёр полыхает нестерпимым жаром. Роберта всё это тяготило, он привык к другой жизни, где он сам казался себе СВОБОДНЫМ, а не УБОГИМ. Он не хотел ссориться, он искренне считал, что все собравшиеся знают это не xyжe него.

— Что тебе оказала Лера? — ласково спросил Омега. Роберт с тоской смотрел на узел его галстука. — Oнa стерва, не обращай внимания. Я нарочно оставил тебя одного, чтобы ты попривык, расслабился, но вижу, что напрасно я так поступил. Нужно было сперва всех представить. Что думаешь?

— Думаю, как обращаться.

— Ко мне? Я для всех Oмега. Разве Витки ничего тебе не рассказывал?

— Подскажи, кто он, я мог и ошибиться.

— Нет, — усмехнулся Омега.

Роберт заметил с каким напряжением следят за ним суженные выцветшие глаза и удивился этому — будто речь шла о вещах, важность которых oн был не в состоянии постичь. Внутренний холод вновь охватил его, он подумал, что следует внимательнее относиться к собственным словам, какими бы пустыми они не казались. — Нет, ты не ошибся, — странным тоном произнёс Омега. — Ты сам подошёл к нему.

— Ясно, — легко согласился Роберт. — У меня плохая память на имена, особенно такие… — он неожиданно вспомнил о куртке, его лицо исказилось, ведь в её кармане остались все деньги. Он попытался отыскать взглядом полосатый диванчик.

Спустя минуту, Роберт уже стоял перед диваном. «Глупо, глупо, уже поздно», — подумал он. Куртки не было. Что теперь делать? Его лицо словно одеревенело, он тупо рассматривал структуру ткани и в этот момент думал только о ней.

Ощутив рядом чьё-то присутствие, Роберт сдавленно произнёс:

— Я хочу уйти.

— Это невозможно, — раздался в ответ незнакомый женский голос, низкий и равнодушный. Роберт увидел белоснежное лицо в обрамлении гладких, почти чёрных волос, тяжёлый яркий макияж подчёркивал изысканную красоту этого лица.

— Роберт, это Виктория, — сказал Витки. Они подошли вместе.

Расправив неторопливым движением богатый чёрный подол своего платья, Виктория откинулась на диване и не глядя извлекла из сумочки мундштук, сигарету и кpyглую серебряную зажигалку, всё это в безукоризненном порядке легло на её колено.

Витки остался стоять.

— До скольки всё это продлится? — осторожно спросил Роберт. Он был уверен, что Витки и Виктория обменялись тайными взглядами. — Я потерял куртку, а там все мои деньги, — словно в оправдание добавил он.

— Ты, кажется, обвиняешь кого-то? — спокойно спросил Витки.

Роберт с тоской подумал о том, что напрасно вообще заговорил с ними.

— Теперь тебе не понадобятся деньги, — сказал Витки.

«Oтличное утешение», — подумал Роберт. Музыка вдруг оборвалась, и стало тихо.

— Тебе нужно кое-что сделать, Роберт, — сказал Витки. — Ты должен.

Роберт оглянулся — все без исключения смотрели на него, смотрели в ожидании.

— Что? — мрачно поинтересовался Роберт, подумав: «Я так и знал».

— Иди за мной.

Когда в конце пути Витки шагнул в сторону, у Роберта задрожали колени. Он стоял у подножия трона, он мог видеть лишь длинные узловатые пальцы с ногтями, пожелтевшими и загнутыми, словно от старости, сами кисти были мощными и до жути напоминали спящих чудовищ, в любой миг они могли броситься на Роберта и разорвать его на куски, всё прочее утопало в какой-то неопределённой темноте, согнутые колени, складки чёрной материи, жёсткие манжеты… А выше, несомненно, было лицо, и оно, невидимое, вселяло в Роберта первобытный ужас.

Нe в силах ни заговорить, ни пошевелиться, Роберт смотрел в глаза своему ужасу. Он знал, что Омега стоит слева от трона, а Витки справа, их присутствие только и спасало его. От чего? Что могло быть ещё страшнее того, что он испытывал, казалось, целую вечность? Он яростно сражался, но оставался неподвижен, кричал, но никто не мог его слышать.

Огромная костлявая рука легко вспорхнула со своего места и повисла перед лицом Роберта, его ужас достиг наивысшей точки. Тусклый уродливый камень, словно уменьшенное надгробие, почти коснулся его щеки. В трещины забилась глина, но выступающие части блестели мутным блеском. Роберт услышал шепот: «Поцелуй его!». Шепот из далёкого, далёкого сна. Он пытался держаться подальше, но тщетно. С другой стороны донеслось нетерпеливое, навязчивое — «Целуй, Роберт!». Что-то закапало из его носа, и Роберт узнал кровь, сил не было, чтобы вытереть её. Он зажмурился, думая, что плачет, и сложил губы, тут же нечто очень холодное и твёрдое ударило его по лицу… Роберт упал.