Глава 6. Такова жизнь.

«И вот как тот, кто, голод затая, Из-за стыда не просит подаянья, Лицом беспечен я, А на сердце — печаль и воздыханья.

Данте. «Новая жизнь».

О, нет. Такого чёрного отчаяния, как в эту ночь, я ещё не испытывал. Навязчивое желание умереть разъедало мою душу, я боролся изо всех сил. Умереть было нельзя. Но демоны слетелись отовсюду, присосались ко мне, твердя своё: смерть! Ни о чем другом я не мог думать. Память выхватывала больные кадры моей жизни, те самые, от которых раньше удавалось как-то спасаться.

Почему ключ не подошёл? Почему меня никто не узнал? И в моей комнате живут люди. Как? Ну как они туда попа ли?! Остальное ещё можно объяснить. Только для чего? Доживу ли я до утра, если уже отморозил пальцы, здесь, в Богом и людьми забытом месте. Я даже не знаю, где я, не знаю, сколько времени прошло…

Лёд не таял подо мной. Я погрузился в ступор. Впереди, в доме горело единственное окно на втором этаже. В этот момент оно было чудом для меня. Недосягаемо живое.

Я безумно устал из-за непрекращающейся дрожи, если расслабиться, дрожь отступает, не насовсем, но это даёт успокоение. В самом начале своего замерзания я так и делал, а теперь даже зубы разжать не получалось.

Я начал придумывать разныe вещи. Сперва нахлынула банальщина, вроде того, что — вот я жалкий и прекрасный одиночка погибаю здесь же, на лавке, а уже утром превращаюсь в культовую, бессмертную фигуру. Потом я представил клуб Омеги — я врываюсь туда со своим гордым побитым лицом и призываю Витки, он, разумеется, отшвыривает Лерку прочь и бежит ко мне: «Что с тобой случилось?» — вне себя от тревоги, спрашивает он, я говорю: «Мне больно, мне одиноко и я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!». В разных вариациях одно и то же. Я мог дать своей фантазии абсолютную волю, ведь этого никто никогда не узнает, а мне жизненно важно было хоть чем-то согреть себя. Потом меня охватило омерзение. Я стыдился себя самого. И к Омеге не было ненависти. Я залез слишком глубоко в собственную темень. Я мечтал никогда его не увидеть только потому, что чувствовал его правоту и в мгновение подох бы от стыда. Сахарные грезы и полная несостоятельность — именно таким видел меня Омега.

Но Я вижу себя другим! Плохо застрять в таком неуравновешенном теле. Может быть, мы не мутанты? У мутанта обязательно должен быть какой-нибудь сверх-дар. А здесь не разобраться! Кто-то застревает в одном возрасте, кто-то в другом… Сколько это может длиться? Что-то я не встречал стареньких кровососов. Вспомнил, как оскорбился Омега, когда я назвал его вампиром! Он буквально позеленел: «Роберт, я не дам тебе в морду, потому что ты не ведаешь, ЧТО несёшь, и я предупреждаю — никогда больше не произноси этого слова». «Надо было выкрикнуть ему в лицо: ВАМПИР, тогда… Но контроль над мыслями во время драки невозможен. Но как было бы замечательно вывести его из себя!

Я совсем выпал из реальности. Окно уже не горело. Как давно?

Рядом со мной кто-то сидел, и я весь сжался, готовясь свалить, если что. Отвернувшись, я просидел некоторое время, стараясь выглядеть естественно. Я, конечно, не уходил больше в мечты, я злобно думал: „Ну когда ты уйдёшь?“. Столько мест, где можно посидеть, а тебе понадобилась именно ЭТА лавка!». Но он не уходил. Я напрягался всё больше.

— Роберт, что с тобой?

Я медленно осознавал происходящее. Кто же это?

— Возьми куртку.

Господи! Это Витки! Я не мог даже обрадоваться по настоящему.

— Вставай!

Челюсти свело, я не мог отвечать, впрочем, двигатъся — тоже. Он сам накинул мне на плечи куртку, её прикосновение было неприятным, мне стало ещё холоднее. Он молча смотрел на меня.

— Снимай свитер, — он начал сдиратъ свитер, методично и даже безжалостно. Мне было больно, негнущийся свитер скрёб кожу, но наконец всё закончилось, и он бросил свитер в снег. Я остался в майке и тупо ждал, что будет дальше. Он снял с себя дубленку и помог мне надеть её, а сам влез во вторую куртку. Его дублёнка оказалась сущим блаженством, горячая, шелковистая изнутри.

— Теперь вставай! — он поднял меня на ноги, которых я не чувствовал вовсе. Kолени вдруг резко согнулись, и я упал.

— Чёрт! — вскричал он. Он был в ярости. Я уцепился за край лавки и взобрался на неё.

— Я скоро вернусь, понял меня?

Он приблизил своё лицо к моему. Я почему-то ожидал от него ругани в свой адрес. Ничего не происходило, его лицо было отстранённым. Меня это потрясло, потрясло то, что он при этом не испытывал никакого неудобства. Просто смотрел, как смотрят в зеркало. А потом спокойно прижал свои ладони к моим глазам. Горячие ладони, я чувствовал таяние ресниц, ведь я основательно поревел на морозе, и ресницы обросли сосульками. Его поведение, странное дело, меня совсем не смутило. Это было так естественно — согреть мне глаза. Потом нахлобучил мне на голову капюшон и ушёл куда-то.

Непривычным и прекрасным для меня было состояние безмятежного доверия. Я, в буквальном смысле, оказался в уютных надёжных руках, где никакие ужасы не имели власти.

Он вернулся, зажимая в руках рюмку. Он поднял ладонь, и я увидел, что рюмка полна до краев. Он лизнул влажное пятно на своей ладони, и его передёрнуло. Мне предлагалось выпить содержимое рюмки, от которого ТАК несло, что пришлось зажимать нос. Вообще не выношу запаха спирта.

У меня слёзы выступили на глазах, зато после я испытал замечательное ощущение животворного тепла…

Я заметил белый бумажный цветок у него в волосах, а на щеке — смачный оттиск тёмной помады. В целом облик Витки несколько изменился. Я бы сказал, его успели где-то потрепать, например, на какой-нибудь гулянке. Интересно.

— Откуда? В… в такое время?

— Тебе повезло. Через дом поминки.

Что он говорит? Кто умер?

— Родственник? — я не знал, что и думать. Поминки, а он стоит здесь без малейших признаков печали.

— Хоронят обычно родственников. Мне нужна была водка. Я её достал, а теперь пора ехать отсюда.

Он повел плечами, застегнулся и бросил в меня свой мертвецкий цветок.

Всё, что я услышал от него, было правдой, я это чувствовал. Он не хотел, чтобы я допытывался, а может, ему просто надоело разъяснять очевидное… По-моему, он предпочитал действовать молча.

— Я всегда один. Я не привык демонстрировать свои таланты. У нас это не принято, — заявил он.

— Я могу отвернуться.

Витки не понял сначала, о чем я, и с вызовом в глазах уставился на меня. Что было делать? Ведь я говорил искренне, без всякой задней мысли!

— Да брось ты этот свой притворно-миролюбивый тон! — сказал он вдруг.

Я растерялся. В действительности я ещё не решил, какой тактики придерживаться в общении с ним. Где эта грань? Я не мог оставаться собой. Вдруг моя бесцеремонность покoрoбит его? Страх потерять его расположение сковывал меня. В результате я утратил последние крохи уверенности в себе. Теперь я буду молчать.

— Уж лучше молчи, пока твоя дерзость оттаивает.

Чего он добивается? Он стоял, отвернувшись, шагах в трёх от меня. И тут я случайно заметил, как он скалится, полагая, что я этого не вижу.

— И что? Много у тебя талантов? — как же мне хотелось его придушить!

Витки развернулся на месте с ТАКИМ выражением лица, что я даже вздрогнул. Ну просто царственная невозмутимость и строгая назидательность, как говорится, в одном флаконе. Я чувствовал себя обозлённым.

— Почему бы тебе СРАЗУ не говорить то, что хочешь? Я всё равно это знаю. Несоответствие меня БЕСИТ.

— Потому бы. Пусть побесит как следует, — господи что за чушь я несу?!

Он помолчал несколько минут, потом равнодушно сказал:

— Вот она, благодарность.

Мне почему-то стало стыдно. Я не поднимал головы, но чувствовал на себе его пристальный взгляд. Тяжёлый взгляд.

— Желаю проморозить их до характерного звона, — с особой мстительностью добавил он.

Я с тоской слушал, как скрипит снег под его ботинками. Тише и тише… Когда я, наконец, поднял голову, то никого не увидел. Он поступил правильно. Ну уж нет, сволочь, бросил меня здесь без денег! Но я мог остановить его, унизиться при этом, конечно, но ОСТАНОВИТЬ. Он этого и ждал, не сомневаюсь. Они все вампирят на страхе и унижении друг друга! Какого чёрта мне его останавливать, лепетать непослушными губами фразы типа: «Не покидай меня» или «Делай со мной всё, что твоей душеньке угодно»? Да ,он показал своё истинное лицо. Стервятник бездушный! А ещё говорят — внешность человека отражает его внутреннюю сущность… Не всё золото, что блестит, Роберт! Проклятая дублёнка пропахла им насквозь!

Нос согрелся и заболел. Надо хоть прочистить его от засохшей крови. Гипнотический запах, не оторвётся. Всё равно ненавижу!

Мне стало невыносимо смешно — что, если бы он увидел, как я тискаюсь с его дублёнкой?! Я затрясся от хохота. Не могу смеяться громко в одиночестве, просто трясусь, как припадочный. А как деликатно он пожелал мне отморозить себе яйца?! Господи, до «характерного звона»! Я даже не сразу понял. А это: «я не привык демонстрировать»! Я хохотал со слезами на глазах. Куда деваться, ОН не привык! Наконец, из носа пошла кровь, я приложил к нему комок серого снега. Пришлось для этого раскапывать толстый слой чёрного. Даже сигаретой не удосужился угостить, буржуй махровый! Моё буйное веселье ещё не закончилось, когда я понял, что сволочь, стервятник, буржуй вернулся за мной. Он подошёл сзади и положил руку мне на плечо.

— Талантливый возвращается!

— Зa белёсой вошью, — с невыразимой кротостью отозвался он.

Я встал и увидел машину, от которой вели его следы.

— Ты поймал тачку? Вдруг это маньяк?

— Вдруг ты идиот? Мы этого никогда не узнаем. Шевели отростками, а то я разозлюсь по-настоящему.

Водитель — какой-то суровый дед, вёл себя странно. Начать с того, что он называл Витки Виолеттой, при этом мне вовсе не хотелось смеяться, дед был непоколебимо уверен: он подвозит родную внучку. Витки свободно отвечал на его вопросы своим обычным голосом. Спутать эту холодновато-размеренную речь с нервическим лепетом девчонки? Жуть. Витки сидел впереди и время от времени послеживал за мной через водительское зеркальце. Я не принимал решения молчать всю дорогу, просто язык прилип к кёбу. Они говорили о совершенно конкретных вещах: о семье, об учёбе, мальчиках. Витки ни разу не споткнулся. Только иногда, видимо ради поддержания образа, вяло тянул: «Ну деда-а» и несколько минут проводил в насупленном молчании.

Я не мог дождаться, когда закончится весь этот кошмар. Машина остановилась, и несчастный дед принялся уговаривать Витки не рожать. Витки упёрся — он был противником абортов. Тогда дед начал совать ему дeньги: «Нe бросай учёбу» — твердил он. Витки смилостивился: «Ладно», громко чмокнул веснушчатую проплешину старика и вышел из машины.

Небо уже заметно побледнело. Я не узнавал окрестности. Витки вёл меня.

— Будешь спать со мной?

— Что?! — на душе было так вязко и муторно, его вопрос резанул меня, как бритва. Я остановился.

— Я тебя пальцем не трону, даже если попросишь. хотя… Его вид внушал мне ужас.

— ЧТО ты говоришь? Господи, что с тобой происходит? — я невольно попятился.

— Правду. Зачем ты пятишься? Это глупо.

— Смягчи лицо, пока я не обделался. Ты похож на говорящую куклу. И вообще, чего ты хочешь от меня? ЭТОГО?

— Всё, мне не нравится разговор, — он пошёл дальше.

Я вдруг вспомнил о Колонии. Неужели мы направляемся туда? Конечно, куда же ещё. Мне стало так паршиво, что я чуть не закричал. Витки был уже далеко, я мог не догонять его, я мог освободиться, меня не принуждали. Физически — нет. Я МОГ… нет, я не мог. И все они это знали…

Я пошёл по его следам, у него оказался тот же размер ноги. Меня уже ничего не интересовало. Наверное, я устал. В голове гудела пустота. Я обогнул угол какого-то здания и услышал его голос. Голос, совсем не похожий на его прежние голоса. Он прерывался, как будто Витки сдерживал рыдания. Я заставил себя посмотреть на него. Он стоял, прислонившись спиной к стене и звал меня по имени:

— Роберт, Роберт, пожалуйста, подойди, выслушай меня.

Я сделал несколько шагов и замер. Он дрожал, глядя мне в глаза.

— Прости меня, я ХОТЕЛ тебя напугать, дружба со мной не принесёт тебе счастья. ОНИ не должны ничего узнать…

— Хорошо, я всё понял, — сказал я.

На самом же деле я был просто не в состоянии что-либо понять сейчас. Хотелось уже хоть куда-то дойти и там, оставшись наедине со своими мыслями, попытаться разобраться… Но на следующий день подробности всегда тускнеют или вовсе исчезают из памяти.

Несмотря на известное оцепенение, я не мог не оценить всю силу его внезапной искренности. Продолжалось это недолго. Его лицо неуловимо разгладилось, он весь подобрался, снова вернулся в свою привычную роль — Властелина Реальности. Никогда я не сомневался в его могуществе, НО — заменить этим всё остальное?! Если ему столько дано, свыше или нет, откуда эта слепота? 3ачем он нашёл меня, непонятно, разве что завтра я, скорее всего, поступлю так же? Ведь от причин меня никто не избавил. Будет ещё хуже. Мне придется трепыхаться в одиночку, и вязнуть, и вязнуть, пока что-то не сломается, не откажет…

О, да, ему весьма уютно в своём тухлом мирке. Я, наверное, его развлекаю. Совсем недавно он веселился, издеваясь надо мной, прямо как Омега, но Омега действует, по крайней мере, открыто. Можно ли ему доверять? Скорее я доверился бы Омеге. Точно, Омеге! Что, если прийти и заявить Омеге: «Омега, прости!»? Чёрт, нет, Витки будет только рад — такое облегчение вновь булькнуть в вонючую жижу, избавиться от голоса Совести… Нет, не оставлю его в покое, пусть пожинает плоды собственной жалости. Сомневаюсь, что он часто проявлял милосердие в своей жизни. Теперь пусть пожнёт всё это дерьмо сполна. Нечего было заботиться обо мне, я его не просил!

— Спасибо, что выручил меня, — сказал я.

— Не стоит. Омега послал меня, — невыносимо тусклым голосом ответил он. Нужно было, pазумеется, промолчать… Но!

— Ну, ты гад! Мокрица! Слащавое ничто!

Он выглядел так, словно ничего не услышал. Ещё и закурил. В Колонии ходили слухи, но никто никогда не видел его курящим. Это демонстративное наплевательство вывело меня из равновесия уже окончательно. Я смял его сигарету и попытался сделать подсечку, только он каким-то образом опередил меня. Я зацепил ногой пустоту, а он вцепился одной рукой мне в лицо и резко оттолкнул. Шейные позвонки громко хрустнули, я рухнул на спину. Было очень больно. Он оказался сильнее. Я чувствовал себя полным уродом.

Он достал вторую сигарету. Я не мог его видеть. Тот самый момент, когда срочно нужно провалиться сквозь землю.

Ничего лучше я не смог придумать, как стащить с себя дублёнку, бросить в него и «достойно» заковылять в непонятном направлении. Жуткое желание оглянуться и проверить. Конечно, я этого не сделал.

Я скрылся за гаражом. Эмоции разрывали меня на части. Я почему-то ждал, что он появится, я был уверен, даже придумал несколько особых фраз. Ждал его, зная о бессмысленности подобного ожидания. Скоро я понял, что он соврал. Омега никогда бы не послал ЕГО. Он вообще никого не посылал, это было ясно, как день! Как же легко, оказывается, заставить меня служить чужой воле. Только надави — и всё сделаю сам. Самое ужасное — КТО меня использовал. Назад пути нет. Стена…

Хорошо, что на снегу чётко отпечатались его проклятые следы. Иначе мне пришлось бы изрядно поплутать. Понятия не имею, какой адрес у Колонии. Добраться до кровати. Утром, нет, уже утро… Неважно. Напьюсь и начну мстить.

Унижение — идти по его следам. В детстве мы верили, что если точно наступать в чьи-нибудь свежие следы, то непременно заберёшь силы у этого человека. Глупо, да? До самой Колонии я именно этим и занимался.