Глава 14 : Уроки жизни.

«Иди вперёд или отступай, но не топчись на месте в нерешительности, знай, что цепь из цветов труднее порвать, чем цепь из железа».

Папюс.

Витки, не оглядываясь, пошёл в комнату, по пути сбросив на пол верхнюю одежду. Когда Роберт вошёл туда следом за ним, то увидел его лежащим на диване лицом вниз. Роберт осторожно разул его и отнёс ботинки в прихожую. Куртку Витки он подобрал с пола и повесил на место. Роберт пребывал в нетипичном для себя состоянии отрешённости. Загипнотизированный собственными примитивными действиями, он не мог или не хотел прекратить их. Присев на корточки, Роберт расставил всю обувь, которую видел, в аккуратный ряд. Малейшая мелочь надолго отвлекала его внимание. Он зачем-то дотронулся до стены, рядом с дверью она была грязной, место, которого касался каждый входящий. Сколько их потребовалось, чтобы стена изменила свой первоначальный цвет…

Роберт был уверен, что Витки спит, но, когда вновь вошёл в комнату, застал его курящим. Роберт почувствовал потребность нарушить молчание, но не издал ни звука. Фраз как таковых в его голове не было. Мысли, конечно, были, но они отказывались становиться словами. Следствием похмелья всегда являлось уныние. Уныние, которое переполняло эту комнату, включало в себя ещё что-то…

— Я думал, ты в постели, — через силу произнёс Витки. — Тебе осталось спать…— Он перевёл взгляд на часы, прищурился, — три часа.

— Я ещё не был в душе, — без выражения ответил ему Роберт.

Витки долго и пристально смотрел на него. Его взгляд был похож на взгляд человека, попавшего в беду, но Роберт знал истинную причину — Витки нуждался в его обществе. Роберт нашёл пепельницу, и Витки вытряхнул в неё пепел из своей ладони.

— Как с твоим предвидением? — спросил он.

— Никак. Ничего не получается.

— Ясно…

— Может, плюнуть на всё и удрать?

— Пойдём, — Витки затушил окурок и встал. Опустившись на колени с правой стороны кровати, Витки откинул свисающий край одеяла и провёл рукой по резной панели.

— Это сделал я, — чуть слышно прошептал он.

— Сколько же времени всё это заняло? — спросил Роберт, с благоговением дотрагиваясь до крошечных завитков, оплетающих руны.

— Три года. Резать по дереву я совершенно не умею, но здесь не это важно. В эту кровать вложены мои лучшие дни, здесь моя воля, моё усердие, всё… Я делал одну руну в день, их сотни, Роберт…

Роберт не смог ответить. Восхищение, неверие и грусть теснились в его душе. Грусть оттого, что шедевр казался обречённым. Горькое предчувствие, как Роберт уже знал по собственному опыту, не солжет.

Витки и не ждал от него никаких суждений. Любая закорючка здесь возвращала его в определённый день и час. Прошедшее казалось теперь особенно ярким, пленительным. Тогда Витки действительно верил в себя и свою жизнь. Вполне оправданная ностальгия, не чуждая человеку. Мечта стать человеком преследовала Витки неотступно. Он с ужасающей отчётливостью помнил свой первый день в Колонии. Радость от расставания с уличной грязью осталась где-то за порогом, отсечённая захлопнувшейся дверью. Как он рыдал, прижавшись глазами к коленям, словно хотел себя ослепить. То, что вытянуло его из бездны, было обычным словом, превратившимся в молитву — «Я человек! Я живу по законам людским! У меня тело, которое страдает и с ним душа! Я человек!». Свет то мерк, то разгорался с новой силой, обстоятельства часто были сильнее и, чтобы выжить, Витки зажмуривался покрепче. От чужой смерти он отводил глаза. Это потом он научился смотреть не видя.

— У меня такое чувство, что всё это погибнет, — хрипло прошептал Роберт.

— Всё погибнет. Когда-нибудь… Но погибнуть это не значит исчезнуть.

— Вдруг ты умрёшь? — быстро спросил Роберт, и ужас сковал его тело.

Витки переменил позу. Пока он размышлял, улыбка дрожала на его губах.

— А я сразу заберу тебя к себе! — вдруг сказал Витки. У Роберта мороз пошёл по коже от этих слов, — Я устрою тебе что-нибудь вроде автокатастрофы. Долго мучиться не будешь, я обещаю.

— Если я не захочу умирать? — с дрожью в голосе спросил Роберт.

— Дело каждого.

Витки просунул руку под кровать, и Роберт увидел узкую дверцу выдвижного ящика. Тайник. Витки продолжал свои скрытые манипуляции до тех пор, пока ящик не оказался снаружи полностью. Тогда Витки, сложив руки на груди, устремил на Роберта лукаво-победоносный взгляд.

Ящик был набит деньгами.

— Вот почему у меня нет телевизора и магнитолы. В Колонии я не нуждаюсь ни в том, ни в другом, — Витки притянул к себе голову Роберта и, касаясь губами его уха, прошептал:

— Чтобы купить свободу.

— Но почему под кроватью?

— Я ненавижу деньги, и одному мне они были не нужны. Это — символ.

— Ты меня пугаешь…

— Здесь достаточно для нашего побега.

— Витки!

— Теперь ты знаешь.

Витки постелил свежее бельё и направился к двери. Стоявший у окна Роберт с тревогой смотрел ему вслед. Вдруг не выдержал, подбежал и схватил за локоть:

— Лучше не делай этого!

Витки прикрыл дверь и удивлённо хмыкнул.

— Не унижайся…

— Ты успокойся, Роберт. Хорошо? Я вернусь через несколько минут, — лицо Витки сделалось непроницаемым. Если Роберт не отпустит его, он высвободится силой. Роберт резко разжал пальцы, одновременно оттолкнув от себя Витки. Он разозлился в первую очередь на самого себя, на собственную, уже ставшую неуправляемой глупость. Её никогда не поймать вовремя.

— Ну иди, иди… — сердито прошипел Роберт, оставшись наедине с собой. «Может, ты и знаешь лучше меня, что здесь творится, но действуешь-то ты всё по ЭТИМ же законам. Вот ведь лунатик… Чистюля, он думает, Омега это оценит».

Раздражённый, Роберт вернулся в спальню, плотно задёрнув шторы, уселся на свою половину кровати. Лицо у него было горестное и какое-то отупевшее. «Кто вообще придумал эту Колонию? Откуда она взялась в нашем антимистическом городе? Кто такой Папа, чем это он занимается… И не слышно его, не видно. Почему все боятся Омегу? Нет, ладно… Но почему подчиняются так безоговорочно? Он никакой не монстр, собрались бы все вместе и надавали по морде». Накопившаяся усталость взяла наконец своё: «Да пошли они все… Пусть живут как хотят, мне-то что. Просто смоемся отсюда подальше, и всё». Роберт стая раздеваться, жадно поглядывая на уютное гнездовье из одеял и подушек.

Входная дверь с треском распахнулась. Роберт успел заметить в облике Витки холодное бешенство. Ботинки разлетелись в разные стороны, и дверь страшно содрогнулась от удара.

Ни о чём не подумав, Роберт бросился следом за Витки, на кухню, спотыкаясь и подтягивая джинсы. Кухня была озарена рассветным солнцем и казалась мёртвой. Витки как раз выдёргивал из новой пачки сигарету, она сломалась, и Витки швырнул её, как бомбу. Он сидел на полу, под окном, скрестив ноги. Роберт замер в нерешительности. Он высоко ценил терпение Витки и восхищался его самообладанием, но сейчас, в это мгновение, вдруг испугался, а, осознав свой страх, пришёл в отчаяние. Не значит ли это, что он ошибался всё это время, принимая за любовь совсем другое чувство, заставившее его находиться рядом с тем, кто попросту был лучше и чище остальных…

Его застывшая поза привела Витки в чувство. Он даже попытался улыбнуться.

— А ты всё ещё не спишь, — тихо заметил он. — Напрягаться не стоит.

— Я просто подумал…

— Знаю. Всё это в твоих глазах, — улыбка Витки стала естественнее. — Понимаю, сомнения берутся не от хорошей жизни, но всё-таки МНЕ ты обязан доверять. Если нет, то можешь уйти. Поверь, я как-нибудь переживу.

Конечно Витки был уверен, что Роберт останется, иначе ни за что не стал бы говорить так. Несмотря на это, сердце его отозвалось болью. «Что я несу? Приехали — полный раздрайв», — подумал он с тоской.

— Ну уж мысли ты читать точно не умеешь. А то было бы слишком жирно, — сказал Роберт. — Одним — всё, другим — ничего.

— Тебе никто не мешает заняться самообразованием.

— Вот как ты достиг своих паранормальных высот.

— Да. Да! — Витки, наконец, закурил. Роберт сел напротив него, пряча глаза от льющегося из окна света.

— Не холодно? — спросил Витки.

— Нет.

— Смотри, как интересно… Твоя грудь похожа на карту, вены просвечивают.

Роберт уставился на свою голую грудь, она показалась ему ужасно непривлекательной, особенно та её часть, на которую падал уличный свет. Словно плоть могильного червя, кожа действительно очень тонкая, белая, и отдалённо не напоминающая мужскую. Нечто чуждое здоровому утреннему лучу. «Ну спасибо тебе, Витки, что обратил моё внимание на эту красоту. Комплекс готов. Продолжай в том же духе», — подумал Роберт, отползая в тень.

— Ты что, расстроился? — наивно удивился Витки.

— Гордиться нечем, конечно. Но и ты не блещешь мускулатурой, и кожа у тебя такая же, даже бе…

Витки согнулся от хохота.

— Ты что, псих?! Роберт, да какая, к чёрту, разница?!

Роберт взял сигарету. Он и сам бы с удовольствием посмеялся, если бы дело касалось кого-нибудь другого, но здесь были затронуты наиболее тонкие струны ЕГО существа. Как объяснить Витки, что он имел в виду совсем не это? Витки неудержимо хохочет, и Роберт вполне понимает его, но… поздно, да и незачем возвращаться к ненавистной теме о возрастных изменениях. Это всего лишь усталость, истощение мозговых ресурсов. Бесполезно сейчас что-то доказывать друг другу. Хорошо, что Витки смеётся, плохо только, что Роберт не может присоединиться к нему.

Витки обнял Роберта правой рукой, Роберт послушно качнулся в его сторону, потом обратно. Он уже забыл, о чём думал только что. Сигарета тлела в его пальцax, но о ней он тоже забыл.

— Ты оказался прав. Не нужно было мне унижаться. Омега выдал мне просроченную дрянь — чего ещё от него ожидать? Ладно, я знаю, как быть. Пойдём в постель, времени в обрез. Пойдём… Дай мне руку.

— И сердце… — сонно пробормотал Роберт.

— Не богохульствуй!

Сон начался так: погружение в непроглядную мглу, босые ступни на грязном полу, пронизывающий холод открытого пространства… Роберт медленно движется в темноте, мелкий мусор прилипает к его ногам, и это единственное, что не нравится ему. В какой-то момент тьма начинает расступаться. Роберт узнаёт место. Он никогда не видел подобного прежде, ни во сне, ни в peaльности, но осознание этого факта не мешает ему чувствовать себя здесь уверенно. Он находится в общественном туалете, где царит полнейшее запустение. Возможно, именно поэтому Роберт не испытывает естественной в подобной ситуации брезгливости. Он вообще обходится без эмоций. Этот сон — не из разряда типичных. Нужно внимательно приглядываться к деталям, чтобы потом суметь восстановить их в памяти. Роберт сознательно стремится к обострению собственного восприятия. Он знает, как это важно. Тусклые, непроглядные квадратики в оконной раме, их очень много, они напоминают сломанные мониторы. Волосы у Роберта длинные и чёрные, они оставляют краску на пальцах, Роберт перестаёт замечать их. Он взял на руки кошку, желая помочь… Потом потерял её и стал искать, но не нашёл. Это расстроило Роберта, ведь кошка была здесь так беззащитна и его вина, что он не сумел удержать её. Он бродил по туалету, избегая особенно мрачных завалов, и гадал, где могла спрятаться кошка и как можно вновь заполучить её. Он услышал тихое хныканье. Сгорбленный чёрный силуэт на фоне мутно-серых квадратиков. Должно быть, ребёнок. Действительно так. Хныканье стало громче, отчаяние этого мальчика, несомненно, возросло. Так сухо, с трудом выдавливая из себя каждый звук, хнычут дети, которые давно выплакали все свои слёзы. Так хнычут дети, оставшись в окончательном одиночестве. Мальчик был совсем маленький, лет четырёх, он сидел у окна, безразлично прильнув щекой к грязным стёклам. Роберт решил подключить ребёнка к поискам кошки. Он всё объяснил мальчику, но тот вдруг вскарабкался к нему на грудь и крепко прижался, обвив руками шею. Роберт не мог пошевелиться. Мальчик уже не хныкал.

— Я описался, — сказал он. — Туалеты все платные. Один раз я пописал за углом, а дежурный ударил меня дубинкой по голове. Он смеялся. Никто не заступился за меня. Роберт, я человек?

— Все дети — люди.

— А ты?

— Я хочу приятные сны. Наёди мою кошку.

Вдруг мальчик начал страшно ругаться, он поливал Роберта такой гнусной бранью, какую только можно вообразить, и Роберт пришёл в ярость. Роберт избивал его, на самом деле не причиняя ни малейшего вреда. Точнее, Роберт пытался ударить, но его кулаки, словно замороженные, двигались медленно и неуклюже, отчего бешенство разгоралось с неудержимой скоростью. Роберт жаждал сокрушить ребёнка, порвать ему рот, убить его. Наконец, слабость парализовала Роберта, он лишился последних сил и замер. Мальчик смотрел на него круглыми печальными глазами, прозрачными, как зимняя вода. Роберт забыл про убийство и спросил:

— Кто ты?

— В меня превратилась кошка. Забери меня с собой, пока кошмар не начался.

— Что я должен понять? Ну держи меня за шею, я тебя понесу, здесь темно.

— Мы с тобой одинаковые. Я прячусь в туалете ночью. Когда встанешь на унитаз, тебя не найдут, и беда проходит, тебя не продадут. Надо выбрать дверцу с задвижкой, их уже так мало…

Роберт шёл вдоль стены по холодному, колючему полу. Нести мальчика была очень удобно. Когда Роберт вышел из туалета, то обнаружил, что вместо живого ребёнка сжимает в руках голую пластмассовую куклу. Выбрасывать её было жалко. «Сама куда-нибудь исчезнет», — подумал Роберт и оказался прав. Роберт попал в обычный мир, ярко освещенный и ничем особо не примечательный. Он побрёл по тротуару, люди не обращали на него никакого внимания, впрочем, как и он на них. Роберт был знаком о пугающей спецификой снов. Здешняя реальность его вполне устраивала, он не хотел провоцировать её разрушение своим чрезмерным вниманием. Не стоит заговаривать с кем-либо, не стоит входить в дома — эти иллюзорные заготовки так хрупки, что не выдержат столкновения с его волей. В лучшем случае следствием этого может стать его мгновенное пробуждение, или — провал во тьму, где он окажется игрушкой собственного безжалостного воображения. Роберт не хотел этого, поэтому шёл вперёд, сосредоточившись на физическом восприятии окружающего мира. Он чувствовал горячее прикосновение полуденного солнца к босым ногам, он ощущал одежду на своём теле, он отчётливо видел поверхность тротуара, тени от крошечных бугорков… Роберт знал, что рано или поздно этот безмятежно-застывший мир вытолкнет к нему некую личность, как случилось с мальчиком, превратившимся в куклу, направит посланника, ситуация должна измениться помимо его желания. Главное — не сорваться. Пребывать в покое, верить тому, что происходит, и стать его частью. Наконец, Роберт услышал собственное имя, произнесенное мягким женским голосом. Перед Робертом стояла молодая женщина среднего роста, одетая в простое серое платье, длинные пушистые волосы покрывали её плечи, словно ажурная шаль. У неё было доброе лицо с правильными чертами.

— Роберт! — повторила она.

— Откуда вы меня знаете?

— Пойдём со мной. Я едва нашла тебя.

— В туалет? — Роберт вспомнил о кошке, и беспокойство вернулось.

— Почему в туалет?

— Там моя кошка.

— Очнись, Роберт. Никакой кошки нет, есть я и Витки. Мы потратили много сил, чтобы тебя найти.

Она привела Роберта в комнату, пол которой был покрыт сплошным ковром из живых цветов. Невысокие стебли пронизывали ножки стульев, книги, всё, что оказывалось препятствием их росту. Яркая зелень и яркие соцветия. Чувство восторга переполняло Роберта.

— Витки сидит вон там… — своим ровным, благожелательным голосом произнесла спутница Роберта, шагая по цветам к скрытой в полумраке фигуре.

Роберт усомнился. Витки не мог быть этой фигурой, странно затемнённой среди всеобщего блеска. Роберт ЗНАЛ, что женщина обманывает его, или сама не знает правду. Её лицо он хорошо видел, хотя она сидела рядом с незнакомцем, в её глазах застыло искреннее удивление.

— Витки, он не узнал тебя! — сказала она.

— Это не Витки! — возмутился Роберт.

В тот же миг чёрная тень накрыла его с головой. Перед ним стоял великан, с гладким торсом, мощными руками, с дырами вместо глаз, откуда текли грязные ручьи. Роберт задохнулся от ужаса. Крик камнем застрял в горле, пронзив его болью.

Когда Роберт проснулся, его лицо было залито слезами, сглатывание сопровождаюсь болью, напоминая о задушенном вопле из сна. Витки спал с открытым ртом, беззвучно и мирно. Тёплый запах его кожи успокоил Роберта. Сквозь плотно задёрнутые шторы пробивалось высокое солнце. Зелёные блики дрожали на спинке кровати, колеблющиеся зелёные тени скользили по бледному лицу Витки, сумрачно-зелёные и изумрудно-прозрачные волны отфильтрованного света омывали стены спальни. Витки лежал неподвижно, словно утопленник на морском дне.

Чистый, гладко причёсанный Роберт сидел на кухне перед огромной кружкой раскалённого кофе, вторая кружка предназначалась Витки. Наконец, он появился, излучая силу и уверенность: серая, с металлическим отливом, рубашка, безупречно повязанный галстук, вельветовый пиджак свободного покроя, брюки из шерсти, чёрные туфли с острыми носами. Роберта неудержимо потянуло сострить по этому поводу, но он ограничился лишь туповатой ухмылкой. Витки сел, придвинул к себе кружку и пепельницу. Тишина становилась неестественной. Роберту казалось, что Витки нарочно игнорирует его. Роберт разозлился.

— Ты ничего не хочешь мне объяснить? — ядовито осведомился он. Витки медленно повернул голову.

— Успокойся.

— Зачем ты насылал на меня кошмары?

— Кошмары… — поморщился Витки. — Лучше не раздражай меня своими дурацкими выводами. От тебя требуется немного, но ты и этого не в состоянии выполнить.

— Чего?

— Успокоиться вовремя!

— Не ори на меня.

— Ты давай пошевеливайся, я должен доставить тебя в «Голконду»…

— Вот значит для чего ты так вырядился. Протрезвел и снова стал псом Омеги. Может ты всё-таки у него … — Роберт изобразил губами отвратительный сосущий звук.

Лицо Витки осталось бесстрастным, но при взгляде на него Роберту сделалось нехорошо.

— Витки… — жалобно пролепетал Роберт.

— Оставь меня в покое, пожалуйста.

Роберт поплёлся в прихожую и стал искать свои ботинки. Они стояли отдельно от остальной обуви, отмытые и начищенные кремом. Роберт обулся, едва одерживая слёзы.

На площадке им встретилась Лера. Она глубоко вдохнула, подавшись вперёд, но Витки прошёл мимо, как проходят мимо пустоты. Он шёл за Робертом, между ними была метровая пропасть, когда Роберт замедлял шаг, Витки делал то же самое, и бездонная расщелина всегда оставалась неизменной. Роберт не оглядывался, чтобы проверить свои ощущения…

Погода стояла превосходная. Впервые за много недель небо полностью очистилось от облаков. Мир ослеплял своим сиянием. В душе Роберта, напротив, царил кромешный мрак. Зная, какую боль он причинил Витки, Роберт продолжал вести себя подобно упрямому ребёнку, который изо всех сил сохраняет гордую личину мученика до тех пор, пока родитель сам не примется утешать его.

Теперь Витки шёл впереди. Роберт догадался, что они направляются к метро. Витки отказался применять свои сверхспособности, и это было плохим знаком для Роберта. Отчаяние всегда делало Роберта непредсказуемым, даже сумасшедшим. Теряя надежду на утешение со стороны Витки (даже мысли не было о том, чтобы самому сделать первый шаг), Роберт всё глубже погружался в апатию.

Когда до метро оставалось не более двухсот метров, Роберт уселся в первый попавшийся сугроб, даже не удосужившись взглянуть на возможную реакцию со стороны Витки.

Сидя так и слушая привычный гул множества человеческих голосов, можно было без труда вернуться в прежний мир, где мутантам уготовано место лишь в литературе и кино. Колония? Есть колония строгого режима. Колония муравьев…

Взгляд Роберта упёрся в дорогие брюки, он не стал продлевать его, но внутренне приготовился к отпору. Почему-то Роберту казалось, что Витки обязательно применит силу в данной ситуации. Действительно, что ему ещё остаётся? Ведь ему необходимо выполнить приказ Омеги. Время идёт, и ничего не происходит. Роберт нервничает, но взгляда по-прежнему не поднимает, разглядывает модные детали Виткиных ботинок, облепленных мокрым снегом. Мучимый неизвестностью, он чего-то ждёт. Как долго Витки может сохранять молчание и неподвижность? Кто кого? «Стой, стой, много выстоишь», — мстительно подумал Роберт, чувствуя себя загнанным в угол. Как быть? «Эго правда, он похож на добермана, стерегущего хозяйскую собственность. Почему он выбрал метро? На метро ехать дольше. Чёрт, задница промокает…».

«Как же он меня достал», — подумал Витки. — «Какие же мы обидчивые и нежные, когда дело касается нас. Гуманоидный Гуманист… А как сам, со щенячьим восторгом лизал Омеге зад за гроши, уже не помнишь? Для него это не деньги, а ты на три дня в рабстве. Идиот, думаешь, легко отделался… Сиди, сиди, может, чего высидишь. Просто слабак с красным носом, насупился, гадёныш… Мёрзни, мёрзни, волчий хвост. Влип я, короче говоря…».

Роберт с ужасом ощутил в своём теле давно забытые симптомы. Боль осторожно продвигалась к желудку, используя для этого вены, сухожилия, суставы, любой подвернувшийся материал. Скоро, скоро боль сделается невыносимой. Вот уже сейчас, на виду у всех этих людей, кто-нибудь побежит за врачом и тогда — конец. Да, Роберт забыл о происхождении этой муки, его бдительность усыпили порядки Колонии, утренние и вечерние «дозы», которые он принимал как нечто само собой разумеющееся, он никогда не заботился об этом сам, никогда не задавался вопросом — откуда берётся вся та кровь, что попадает к нему… Люди усиливали его панику, люди, беспечно болтающие, спешащие по своим делам, люди, торгующие с лотков. Люди были повсюду. От них негде скрыться. Роберт скорчился и приглушённо застонал.

Спустя две минуты Витки уже усаживал Роберта на заднее сиденье случайной иномарки с тонированными стёклами. Пронзительный гудок заставил его обернуться. Сигналил потрёпанный «Москвич» убийственного цвета. Витки невольно прищурился. Цвет «Мосввича» можно было определить как лимонно-жёлтый с мятным оттенком. В окно высунулась голова водителя.

— Хэллоу, Яцет! — широко улыбаясь, приветствовал его Илия. — Что это у тебя вид такой озабоченный? Подвезти, может?

— Бог с тобой, я в эту еллоу субмарину не полезу ни за какие коврижки.

— Чем это тебе моя обновка не угодила?

— Извини, Илия. Спасибо, конечно…

— Раз уж мы повстречались, хочу сказать — Омега будет в «Голконде» через двадцать минут. Ну, бывай, я спешу.

«Москвич» рывками вырулил на проезжую часть. «Как сорока, тащит всё, что плохо лежит. Смешно даже. И если бы что-то ценное…» — подумал Витки. Молодой худощавый водитель с лицом хулигана ухмыльнулся и сказал Витки:

— Не родил бы этот в моей тачке, а?

— Можешь разогнаться? — спросил Витки, впившись холодным взглядом в его переносицу.

— Я могу… А на кой тебе? И куда?

Витки чувствительно шлёпнул водителя по бритому затылку и засмеялся.

— Вперёд, братан, а вопросы своей бабе оставь!