Глава 20: Caм подумай.

«Ищи лучшего человека среди тех, кого осуждает мир».

Л.Н .Толстой.

Хельга знала, что не сможет дозвониться до Мориса по крайней мере в течении нескольких часов. Утром она набрала его номер скорее по привычке, чем из беспокойства, хотя шёл второй день его отсутствия и полного молчания. К вечеру она обеспокоилась по-настоящему и уже не выпускала из рук телефонной трубки. Морис игнорировал все её попытки связаться с ним, и в этом Хельга усматривала черты подростковой жестокости. Он как будто предал её.

Есть женщины, которым материнство заменяет все радости мирской жизни. К их числу принадлежала Хельга. Худшее состояло в том, что она об этом не знала.

Хельга была сложным существом, состоящим из крупных противоречий. Она вводила в заблуждение любого, кто наблюдал за ней со стороны. Внешне удручённая, она наслаждалась текущим мгновением, составляя в уме воздушные фразы для языческих молитв или песен, энергичная деятельность почти всегда являлась следствием невроза. Она хранила свой покой, как иные хранят деньги в банке. Немалое время потребовалось для того, чтобы Морис проник в её жизнь и… растворился. Казалось, она целую вечность уже говорит «мы» вместо «я». Ребёнок, во всём послушный старшей воле.

Размеренной жизни подле родителей пришёл конец, едва Хельга рассмотрела в себе мутанта. Особых эмоциональных всплесков при этом не последовало. Посёлок городского типа был тем местом, откуда уезжают без указания причины. Старшая сестра (замужем, трое детей) работала и жила в непосредственной близости от родительского очага, таким образом старики избежали печальной участи тех, кто, исчерпав себя без остатка, становится жертвой забвения. Ответственность побуждала Хельгу звонить (не слишком часто) и расспрашивать о здоровье. Вроде бы ничего и не изменилось. Даже свой сверхъестественный дар Хельга умудрилась как-то пристроить к удобной рутинности собственного существования. Она вообще не искала перемен.

Мориса она увидела на улице. Лето, жара, он спрятался в тень и, сосредоточенно щёлкая зажигалкой, пытался прикурить подобранный с тротуара «бычок». Ему было десять лет, ей — двадцать восемь. Слёзы (как выяснилось позднее — вещь для Мориса обыденная), слова утешения, потом его вырвало… Хельга купила в киоске апельсиновый сок и отпаивала им мальчика. Именно тогда, всмотревшись в лучистые, невероятно-яркие радужки детских глаз, Хельга узнала о том, что встреча эта — отнюдь не пустая случайность, но мистическое совпадение. Мальчик оказался мутантом.

Хельга срочно покинула убогую квартирку на окраине, которую снимала вот уже несколько месяцев, и посвятила себя поискам НАСТОЯЩЕГО ДОМА. Морис, конечно же, ничего не знал о своём «удочерении». Теперь они живут в доме, размеры которого превышают их потребности. Но, как известно, к излишествам привыкаешь быстро, и редкий взгляд в прошлое всегда полон недоумения. Двухэтажный кирпичный дом с высоким фундаментом расположен удачно — можно прогуляться к реке, воспользоваться услугами общественного транспорта.

По прогнозам Хельги хозяева (их она видела полустёртыми, равнодушными друг к другу и в целом безобидными) ещё год не должны были тревожить своим появлением её и Мориса. Хельга привязалась к дому и решила оставить его себе. За день до возвращения парочки (она определяет безошибочно) они исчезнут, но лишь затем, чтобы, спустя короткое время, войти уже в СВОЙ дом. Что станет с этими людьми, находящимися в преступном неведении? Скорее всего их ждёт смерть. Или — здесь Хельга ещё не определилась — безумие… Рано прорабатывать детали. Ей было достаточно приблизительного плана, чтобы голос Долга замер в одобрительном молчании…

И без тех проблем, что доставлял Хельге взрослеющий Морис, дела шли не особенно хорошо. С работой всегда были определённые сложности. Пять лет — максимум, что могла позволить себе Хельга, оставаясь на одной должности. Затем, изначально дружелюбная атмосфера неуловимо преображалась. Игривые замечания по поводу «неувядающей молодости» постепенно наливались ядом. Пренебрежение со стороны тех, к кому сама Хельга испытывала искреннюю симпатию, ранило её куда больнее, нежели чем она признавала. Неприступная стена создавалась людьми, которые даже не понимали, что происходит.

Привыкнуть к этому было невозможно.

Так и не сделав ничего полезного за весь день, Хельга вернулась на кухню, замкнув круг своих блужданий по дому. Покрытый пылью матерчатый абажур плавно раскачивался на сквозняке. Хельга дотянулась до ножа и, как это часто бывает, от мучительного безделья принялась вычерчивать закруглённым лезвием какие-то медленные спирали в нагретом пятне посреди стола.

Едва слышно, но Хельга резко выпрямилась на своём стуле и затаила дыхание — дверь пришла в движение, вкрадчивый шорох одежды возвестил о появлении Мориса, который изо всех сил старался остаться незамеченным. Хельга смотрела вниз — за порогом свет менял характер, растворяясь без остатка. Ничья тень не торопилась нарушить эту границу. Хельга молчала. Она не знала нужных слов.

Морис, видимо смирившись с неизбежным, выглянул из-за косяка. Путь к его комнате лежал мимо распахнутых дверей кухни. Глаз Мориса с лукавым упрямством уставился на Хельгу.

— Хочешь есть? — устало спросила она.

— Не-е.

— Раздевайся, мой руки. Я что-нибудь, — она встала, отодвинула стул, — приготовлю. Что ты хочешь?

Наконец, Морис показался целиком. На нём была норковая куртка с капюшоном, белые джинсы, шапочку, похожую на колпак гнома, он сжимал в руках.

Хельга села на стул и сложила руки на коленях.

— Я ненадолго… — быстро сказал Морис, проследив её взгляд. — Извини.

Снег с его ботинок превратился в грязные лужицы. Он отошёл, потом скачками вернулся, его терзала совесть.

— Меня накормили, — сообщил он. — Да, и это — ТОЖЕ.

— Держись подальше от Колонии.

— С чего ты взяла, что я был там?

— С того, что у тебя в комнате расклеены плакаты с Гитлером.

Покраснев, Морис открыл рот, но не нашёлся с ответом. Hахохлившись, засунув руки в карманы куртки, он с возмущением уставился на Хельгу.

— Торопишься? Кто тебя ждёт?

— Меня? Никто.

— Тогда оставайся дома.

— Не хочу, — буркнул Морис и убежал.

Хельга включила свет в прихожей. Громыхая тяжёлыми ботинками, к ней выскочил Морис с огромной косметичкой. Проводки от наушников свешивались из неглубокого кармана. Струсив, он замер, хотя Хельга стояла в стороне от двери и вовсе не пыталась каким-либо образом помешать ему. Её глаза излучали нежность и страдание, но именно этого опасался Морис. Было бы намного легче, если бы она перестала использовать свою КРОТОСТЬ.

— Извини! — выкрикнул Морис.

— Я не хочу, чтобы Колония поглотила тебя…

— Не волнуйся за меня. Всё будет хорошо. У меня есть друг…

— Я думала — я твой друг.

— Да, ты тоже… Но там всё по-другому, ты не поймёшь.

Хельга помогла ему открыть дверь.

— Будь осторожен!

Она выключила свет и подошла к окну. Мориса поджидала машина, он проворно вскарабкался на переднее сиденье. В Хельге наконец проснулись настоящие эмоции. Разрушительные, горячие, способные перевернуть весь мир. Она тихо зарычала. Так вот на кого променял её Морис! Нет, он здесь ни при чём. Он в опасности. Вопрос — сможет ли она помочь ему теперь, когда всё зашло так далеко… Она одна против Колонии?! Хельге показалось, что дом рушится.

Омега никак не мог отвязаться от Мориса — тот был повсюду. Телефон мурлыкал его голосом, настойчивые шаги хрустели по снегу, нахальные глазёнки требовали общения. Спасало одно — Морис не был болтлив. Для Омеги пришло время окончательного решения, без которого общество Мориса становилось бессмысленным. Впрочем, выбор уже состоялся, Омега лишь должен «подписаться» под ним. Тогда его отношение к Морису утратит всю шелуху неопределённости, которая сковывала и язык, и члены. Свобода придёт, когда Морис перестанет быть частью чего-то иного, неподвластного законам Омеги.

Омега обратил внимание на то, как сдвинулась занавеска. Напряженный взгляд из темноты пронзил его невидимым лучом. Омеге это противостояние доставило массу удовольствия.

— Я мог бы поговорить с ней, — сказал он. Морис промолчал.

Дорога заняла около сорока минут. Морис огляделся и не поверил своим глазам — окружающий ландшафт напоминал сцену из мрачного фильма. Отличное место для любого насилия. Тело Мориса инстинктивно напряглось. Омeгa уже стоял снаружи, наслаждаясь видом и свежим воздухом (судя по его позе и выражению лица). Морис вздохнул и вылез из машины.

Омега уверенно пошёл по снегу. Один раз он провалился по колено, и Морис безропотно дожидался, пока его кумир не стряхнёт последнюю крупинку со своей штанины. Таких красивых жестов Морис ещё не видывал. Самые бытовые действия в исполнении Омеги приобретали особую заманчивость. Спотыкался ли он о кирпич, попадал носком ботинка в предательскую ямку — Мориса непременно тянуло проделать то же самое. И кирпич, и ямка казались уже необыкновенными.

Длинное, невысокое строение, которое Морис сначала принял за один из тех безликих комбинатов, обречённых на нищее сиротство, оказалось целью Омеги. Снег у двери был расчищен. Омега нажал на кнопку звонка. Морис быстро придвинулся, боясь, что его оставят здесь одного.

Долго ждать не пришлось. Дверь приоткрылась, и заискивающий голос назвал Омегу по имени. Морис почувствовал прикосновение Омегиных пальцев к своему затылку, они скользнули ниже и ладонь мягко, но властно приобняла его шею. Направляемый этой рукой, Морис шагнул вперёд.

Спустившись по крутой лестнице, они оказались в помещении, напоминающем то ли крохотный коридор муниципальной поликлиники, то ли приёмную зубного врача. Морис уловил слабый аромат освежителя, должно быть, он доносился из туалета. Скользнув взглядом по немногочисленным дверям (ни номеров, ни табличек), Морис вновь повернулся к Омеге.

Сверху ещё раздавалось надсадное дыхание Доктора — спуск давался ему с трудом. Широко разводя колени и опираясь рукой на одно из них, он не забывал удерживать на лице выражение взволнованной радости.

— Постойте! — вскричал Доктор, видя, что Омега не стал его дожидаться. — Я всё расскажу и объясню вам!

Витки не спал. Полулёжа на подушках, он безумным взглядом наблюдал за ворвавшимся в палату Омегой. Морис, словно тень, скользнул вдоль стены и замер.

Омега бесцеремонно разглядывал Витки. Тот, хотя и находился уже в сознании, выглядел хуже, чем когда был при смерти. Кожа Витки казалась натянутой и блестела, как застывший воск, волосы безнадёжно спутались. Но всего страшнее перемена, произошедшая с его глазами. Какая-то тихая бездна раскрылась в них.

— Ты очнулся? Или что? — спросил Омега.

Он потрогал лицо, плечи, пощупал запястья, приподнял безвольную кисть — Витки был равнодушен ко всему. Омега склонился ниже. И тут Витки размахнулся и ударил его по лицу. Омега ошеломленно замер, а потом расхохотался.

— Теперь я знаю, ЧТО заставило тебя выжить!

Доктор принёс средних размеров свёрток и чёрную папку. Папку Омега узнал. Бегло подписавшись на нескольких документах, он ехидно заметил:

— Видно, твой час ещё не пробил.

— Нет, не пробил, — вымученно улыбнулся Доктор. 

— Надеюсь, пациент уже может самостоятельно помочиться?

Доктор потряс свёртком.

— Я всё предусмотрел. Ходить, правда, он пока не в состоянии, в смысле передвигаться… А так всё в полном порядке… Успокаивающее я тоже, так сказать, прилагаю… Вы, наверное, успели заметить, что его психика…

— Успели. Теперь ползи наверх и открывай дверь.

Омега вручил свёрток Морису.

— Что с ним? — прошептал Морис.

— Плоды женской страсти.

— Какой же она была… эта страсть.

— Не забивай себе голову ерундой, — посоветовал Омега.

Сняв пальто, он также поручил его заботам Мориса. Едва он приблизился к каталке, как Витки судорожно вцепился в поручни.

— Это что такое? Ты не хочешь возвращаться?

— Оставь меня, — грубым, лишённым интонаций голосом потребовал Витки. — Оставь меня! Не прикасайся ко мне.

— Тебе нужно попить сироп от кашля, — с улыбкой прокомментировал Омега. — Но у нас мало времени. Я всё равно тебя не послушаюсь.

— А мне плевать.

— Вот! Заговорил прямо как Лесс. Кстати, он наверняка соскучился по тебе, бессердечная ты тварь.

— Его там нет! — заорал Витки.

— Заткнись! — Омега схватил полотенце, скомкал его и, всем телом навалившись, на Витки, сопротивление которого изначально было обречено на провал, затолкал этот импровизированный кляп ему в рот.

— Морис! Найди мне какую-нибудь верёвку! — крикнул Омега, придерживая Витки за запястья.

Морис же, что называется, «тормозил», его взгляд метался от стены к стене и обратно. Он очень хотел быть полезным. При одной мысли о том, что ему это не удастся, Мориса бросало в жар.

— Чем ты там занимаешься?! — не выдержал Омега. Витки бился, как припадочный, он подтягивался к Омеге, стремясь выбить ему зубы своим лбом.

— Я ищу, ищу…

— Что ты топчешься на одном месте? Положи всё на стул!

Освободив руки, Морис подскочил к единственному в комнате шкафчику с зеркальными дверцами. На полке, среди совершенно случайных предметов, почти мусора, он с радостью обнаружил целый клубок бинтов.

Морис стоял за спиной Омеги и смотрел. Витки перестал дёргаться. Кроме больничной распашонки, на нём ничего не было. Из-за крахмала она хрустела и ломалась в местах перегибов, словно чипсы. Омега выпрямился, одёрнул свитер, свысока поглядывая на дело рук своих.

— Пора отчаливать, — бодро заметил он. — Не забудь моё пальто и этот чёртов пакет.

— Омera… А у него нет одежды?

— Нет. Я его сюда голым притащил.

— А как же…

— Не смотри на него сзади.

— Мне и вообще не хочется, — прошептал Морис.

Дрожа от холода, Доктор стоял на своём посту, у входной двери. Омега прошёл мимо, не удостоив его ни взглядом, ни словом. Только Морис застенчиво пролепетал: «До свидания», на что Доктор живо отозвался: «Всего доброго, молодые люди!».

На обратном пути Омега позволил Морису выбрать музыкальный диск, что говорило о его приподнятом настроении. На тот момент в бардачке лежал лишь один диск — «Раммштайн», о чём Омега, ясное дело, не догадывался. Морис удивился и тактично промолчал, не пожалев впоследствии — Омега был покорён его выбором.

— Ты, конечно, останешься у меня, — саблезубо улыбнулся Омега. — У меня есть всё, что может тебе понадобиться. Что скажешь?

Морис залился румянцем, но его глаза с недетской откровенностью взирали на собеседника. Тщеславие Омеги отнюдь не страдало от голода, но новые блюда ценило высоко. Морису мешало лишь одно — совесть. Если бы Омега научил, как избавиться от неё раз и навсегда. Ведь Морис был твёрдо уверен, что не сделал ничего плохого, он всего лишь захотел жить так, как считает нужным, зачем тогда чужая тоска пытается присосаться к нему, лишить внутреннего уюта и заслуженной радости? Ужасно то, что Хельга никогда не поймёт его истинных нужд, то, что для Мориса — сама Жизнь, для неё — территория хаоса, соприкосновения с которой она сознательно избегает. Дрожь ужаса проходит по телу, если представить лицо Хельги в момент откровения. Cвои дневники Морис пишет в сердце: «Так возможно, и это прекрасно. Твой возлюбленный — убийца, а твоя луна — красивая шлюха, смешавшаяся с толпой танцующих! Разъезжать по ночному городу и смотреть сквозь толстое стекло на дураков, на их язвы. Потом грустить и, может быть, плакать. И пить абсент. Настоящий…».

— Я останусь с тобой. Я этого и хотел, — говорит Морис серьёзно.

— Увидеть бы хоть разок твою «мамочку».

Морис пожал плечами.

— А я тебе нужен? — спросил он.

— Сам подумай, — ухмыльнулся Омега.