Глава 24: Блокварт¹

1 — Блокварт — осуществлял функции шпиона и соглядатая в Гитлеровской Германии.

«…Вы не знаете всего коварства гестапо. Самый ничтожный промах — и голова с плеч!»

Б. Келлерман.

— Ты снова разговаривал во сне, — сказала Хельга. — Может быть, что-нибудь вспомнишь? — она держала в руках глубокую миску с дымящейся лапшой б/п — от прочей пищи Роберта неизбежно рвало, вот уже неделю он сидел на этой малопривлекательной диете. Теперь он ел сам — с мучительной медлительностью, дрожью в непослушных пальцах. Его угнетала невозможность смыть с себя грязь. Стоило ему хотя бы привстать с кровати, как слабость отбрасывала его назад, что-то серое, клубящееся, затмевало взор. Первобытный ужас охватывал Роберта, когда он тщился разглядеть очертания предметов, но не находил НИЧЕГО. А серая пелена всё уплотнялась, грозя беспамятством.

Роберт лежал на двуспальной кровати. Бельё было чистым, но каким-то несвежим. Он видел вазу с засохшими обломками растений — пыль повсюду. Запах такой безжизненный, тоскливый… Одиночество. Дверь (всегда полуоткрытая) — справа, широкое, затянутое желтоватым, со множеством складок тюлем, окно — слева. Хельга приходила в определённые часы, два раза в день, и Роберту ничего не оставалось, как принять заданный ею режим. Свет она никогда не включала…

— Надеюсь, тебе получше? — ласковый и безучастный голос.

— Можно позвонить? — в глазах Роберта, помимо его воли, снова оживает надежда. Каждый день он умоляет Хельгу. Часто он даже не помнит, что те же самые слова произносил вчера. — Пожалуйста, Ольга…

— Хельга, — мягко поправляет она. — Кому ты хочешь звонить?

— Домой. Меня очень ждут. Я чувствую, как меня ждут.

— Кто?

На этот вопрос Роберт не знает ответа.

— Помоги мне! — шёпотом кричит он.

— Но я тебе помогаю. Доверяй мне, Роберт! Здесь ты в полной безопасности.

— Всё очень плохо. Очень плохо…

— Почему ты так считаешь? Что ты ВИДИШЬ?

— Можно позвонить?!

Хельга и сама уже мечтала о звонке. Она полагала, что Роберт не задержится надолго. С каждым днём уверенность таяла, ситуация, в которой оказалась Хельга, не сулила добра. В первую очередь ей же. Как будто у неё и без того мало проблем! Витки никогда ни о чём не просил Хельгу… Почему же он пропал теперь, когда она совершила ради него почти невозможное? Вот он Роберт — приди и оцени! Сколько времени и сил ушло на то, чтобы найти его.

Если дело касалось данного ею обещания — Хельгу нельзя было упрекнуть в недобросовестности. В случае с Робертом ей не мешали эмоции, более того в успех она не верила до самого конца… Иначе как чудом это не назовёшь! Уже на третий день поисков раздался телефонный звонок — приметы совпадали. Роберта поместили в реанимацию, но заняться им никто не спешил. Он лежал в коридоре, ждал своей очереди рядом с безымянными, бездомными и неплатежеспособными. Что-то прозрачное струилось в его вену. На вопрос Хельги «Что с ним?», отвечали разное, отсылали к врачу, но у врача оказалось несколько фамилий — ни одной из них в здании не оказалось. Для Хельги всё это не имело решающего значения, она лишь поразилась тому, как легко человеку УМЕРЕТЬ здесь. В больницу приводит отчаяние. Дежурная сестра сказала Хельге, с бесстрашной улыбкой глядя ей в глаза: «Капельница ему не поможет. Мы ведь ОБЯЗАНЫ что-то делать, не так ли?» — она выдернула иглу из вены Роберта и откатила стойку к следующему в «очереди».

Вчера она проверила свои сбережения и ужаснулась. Забота о Роберте связывает её по рукам и ногам, как тут выкарабкаться! О работе можно забыть…

Хельга размышляла о том, как живут в Колонии. Что это за товарищество такое? Монархия или коммунизм? Ей виделось нечто каменное, с извилистыми переходами, решетками и… рвом. Она робела перед Колонией. Она не желала как-либо соприкасаться с ней. Поэтому и Роберт должен остаться чужим, незачем находить в нем симпатию. Скорее бы всё стало по-прежнему! Ей ничего не нужно…

Роберт начал вставать. Он освоил короткую дистанцию до туалета. Как-то Хельга случайно застала его в ванной (дверь была открыта), Роберт пытался помыть голову, Хельга не снесла этого зрелища и помогла ему… Весь следующий день Роберт провёл в горячечном бреду. Всё же его состояние значительно улучшилось. Хельга присматривалась к Роберту, мрачная грубость типа «плевал я» была неотъемлемой частью его натуры. О чём бы ни заходила речь, Роберт неизменно добирался до самых отвратительных глубин. Хельга злилась. «Скоро растает снег, всё вокруг зацветёт», «Плевать мне…», «У тебя уже не кружится голова», «Краше в гроб кладут…». Никак не удавалось ей привлечь Роберта на свою сторону, выманить уговорами из убийственной сферы, где он добровольно себя заточил. Вот это «добровольно» и злило Хельгу… Наконец она приняла весьма мудрое решение: более не пытаться изменить то, чего ОНА не в силах изменить.

Тринадцать дней прошло! Запасы еды истощились.

— Значит так… — решительным тоном произнесла Хельга. — Роберт, ты понимаешь, что произошло нечто непредвиденное.

Роберт лежал на кровати поверх одеяла и по обыкновению пялился в потолок, но слова Хельги вдруг показались ему достойными внимания.

— Мне нужно уйти? — быстро спросил он.

— В одних джинсах? Нет, к сожалению, это пока отменяется.

Роберт уронил голову на подушку.

— Чего ты от меня хочешь в таком случае? — едва ли не сквозь зубы осведомился он, вращая глазами. — Я ем как кот и ничего не требую.

Хельга лишь подивилась тому, как легко она сумела привыкнуть к подобному. Ещё день назад она бы разволновалась, потеряла дар речи, попыталась бы объясниться… отлично сознавая при этом всю тщету вышеперечисленных мероприятий. Эгоизм Роберта был подобен концентрату, даже малая его толика могла иметь сногсшибательный эффект. Сам Роберт искренне полагал, что таким образом действует его гениальный юмор. Холодная улыбка возникла на Хельгиных губах.

— Я не намерена решать твою судьбу. Очевидно, что за тобой никто не придёт. Сейчас я ухожу… Делай что хочешь.

— Тебя трудно понять. Уйти я не могу, несмотря на все твои намёки, и в Колонию вернуться…

— В Колонию путь тебе заказан, это уж точно, — Хельга торопилась. — Посиди, подумай. Я тебя не гоню. Должен ведь сам понимать…

— Что?! 3ачем ты вообще меня нашла!

— А ты вспомни. Кому ты мог понадобиться? И, пожалуйста, оставь эти свои взгляды. Я знаю, что ты не дурак.

После ухода Хельги Роберт провёл в бездействии ещё какое-то время. «Я должен свалить отсюда. Я не могу больше оставаться здесь», — эти мысли жалили его мозг снова и снова, мысли не новые, но теперь обретшие свежую силу. Он постоянно мёрз и уже перестал замечать мелкую вибрацию своих членов. По дому он передвигался босиком, скрестив руки на голой груди — и это тоже как будто стало вполне обычным. Хельга не предлагала одежды. Теперь Роберт думал и о ней: «Почему?». Воспоминания слиплись в один большой ком, лишь по рваным клочкам, кое-как отделённым от общей массы, Роберт судил о том, ЧТО БЫЛО… Злодеи и Хранители перемешались. Роберт руководствовался неведомым прежде чувством, этим чувством он думал, этим чувством он видел. Перемены столь мощные, столь яркие, застали его врасплох. Что-то (отнюдь не Хельга) гнало его прочь, это же ЧТО-ТО не допускало в Колонию… «Нельзя оставаться, нельзя возвращаться». Но только если Роберт желает избежать проблем. Образ Витки и вовсе подёрнут жуткой пеленой, словно мертвец смотрит сквозь саван. Ещё страшнее остаться целым и невредимым, и абсолютно одиноким.

Решено. Роберт будет использовать новое чувство. Стоит лишь определить направление, и оно подскажет, как быть. Пока Роберт в неподвижности, ясно, что обе дороги закрыты, но едва он сделает шаг вперёд — и появится множество всевозможных ответвлений. «Бежать от опасности невозможно, она рядом всегда. Я знаю, чего я хочу, и я пойду туда. Витки даже не подозревает о том, что молит меня о помощи. Я превратился в настоящего мутанта».

Нервное напряжение последней недели сразу отпустило его, исполненный серьёзности, с чувством мрачноватого покоя в душе, Роберт поднялся с кровати и отправился в ванную — стирать джинсы. Стирал он с небывалым упоением, не щадя сил, так что колени тряслись, а пот струился по коже.

Стоя обеими ногами в скользкой ванне, Роберт с преувеличенной аккуратностью расправлял на леске свои джинсы — простая радость от наконец совершенного озаряла его лицо. Звук незнакомых шагов раздался внизу. Роберт вылез из ванны и погасил свет. Сдернув с крючка полотенце, он живо завернулся в него. Тут, словно нарочно, в горле началось сильное першение, с которым Роберт при всём желании совладать не сумел. Впрочем, его задушенных хрипов никто не услышал.

Морис был уверен, что дом пуст. Особенно не напрягая внимания, он прошёл на кухню и принялся неторопливо выставлять на стол бутылки, баночки и прочую снедь из громадных принесённых с собой пакетов. Стол оказался погребённым под восхитительным разнообразием деликатесов.

Роберт стоял уже совсем близко. Наконец Морис увидел его и завопил от страха. Ничего другого Роберт и не ждал.

— Не ори, дурочка, — пробубнил он. Морис порозовел от удовольствия. — Умеешь готовить? Покорми-ка меня. Мы тут вторую неделю овсянку жрём.

— Ты Роберт! — воскликнул Морис. Роберт уже держал в руках палку колбасы и сосредоточенно жевал.

Потребность бежать, бежать немедленно, сейчас же возросла многократно. Привычный озноб перешёл в откровенную тряску. Роберт бросился наверх — его мутило. Исторгнув все, до последнего проглоченного кусочка, он без сил опустился на холодный пол. Вкус колбасы исказился, сделался горьким, непереносимым. Но мысли Роберта занимало совсем не это: он знал, что делал, когда рвал зубами замечательно-солёную, питательно-сочную колбасную мякоть. Роберта вдруг осенило: «Господи, да это пацан, пацан из… Колонии!» Мгновенно припомнилось и Хельгино немногословие, её «мы», тревожное ожидание. Ведь всё в Роберте раздражало её, оно и понятно… теперь. «Твоя „малышка“ вернулась», — мысленно заключил Роберт. Он, шатаясь, поднялся с пола, превозмогая чудовищную усталость, тяжело склонился над раковиной. Чистка зубов отняла у него столько сил, что он едва не заплакал от злости.

Добравшись до «своей» комнаты, Роберт пластом упал на кровать и вполз под одеяло. Перед тем как погрузиться в забытьё, он равнодушно подумал: «И на кой мне этот дар, если я болен? А если бы и не был болен — джинсы, а не джинсы, так всё остальное…».

Настоящего сна не случилось, но всё же Роберт где-то витал, когда в комнате вдруг воцарился жгучий электрический свет. Он перевернулся на спину — влажное от пота бельё источало жуткий холод. Собственные веки показались ему ненормально распухшими, проще было двигать головой, чем ими.

Хельга стояла у кровати в домашнем платье, её рассыпчатые темно-русые волосы свободно струились вдоль тела, разделяясь над бледными ушами, они невесомо опутывали её бледные плечи, огибали грудь, цеплялись за пуговки и… спокойно струились дальше. Она смотрела строго, но чуть игриво, словно уберегая от Роберта нечто радостное для неё самой. С Робертом Хельга всегда была одинаковой (ведь нелепо открываться каждому в полной мере!), вот эту всегдашнюю свою чопорную вежливость она и пыталась отобразить сейчас. Но радость переливалась в её зрачках, согревала её губы — спокойная зрелая радость. Как и прежде, она держала в руках поднос.

«В доме праздник — она включила свет, помилуй Господи, какая роскошь», — промелькнуло у Роберта. Еще в своих «витаниях» он чувствовал муки голода.

Хельга поставила поднос ему на колени.

— Познакомься, пожалуйста, — ласково сказала она. — Это мой Морис.

Роберт мельком взглянул на щуплую фигурку, вдруг обозначившуюся справа от Хельги. У Мориса были большие, почти круглые глаза, отливавшие тёмным янтарём, гладкие волосы в тон им и, трогательно-изогнутый ротик, всё это вместе, включая одежду и манеры, давило на Роберта безотрадной волной. Проглотив порцию амёбообразной лапши, Роберт посмотрел на Хельгу. Она обнимала Мориса, невольно улыбаясь в пустоту. Чувствуя, что Морис не спускает с него глаз, Роберт сказал:

— Спасибо.

Спохватившись, Хельга, уже без улыбки, взяла у него тарелку. Морис даже не моргнул. Роберт, ссутулившись, сидел на кровати, свесив ноги вниз. Он понимал, что выглядит ужасно. «Поднимите мне веки», — неожиданно захотелось сострить ему.

Молчание длилось. Хельга стремительно нагнулась и чмокнула Мориса в макушку. Роберт изобразил глубокомысленный вздох. Глаза Хельги сверкнули.

— Зачем тебе понадобилось пугать ребёнка? — довольно холодно осведомилась она. Роберт закутался в одеяло. «Ребенок? Мозги мутанта, нюх шпиона, глаза первоклассницы», — определение пришлось ему по душе.

Тут Морис, мягко отстранившись от Хельги, подошел к нему вплотную. На Роберта повеяло духами.

— Это тебе, — сказал Морис, ощупывая своим бархатисто-назойливым взглядом его лицо, так что Роберт словно бы ощутил прикосновение чего-то щекочущего, неуловимого и потому противного до тошноты. Роберт почти выхватил подарки — гемокон, усеянный прохладными капельками и пачку ментоловых сигарет. Знакомый вид пачки вызвал в нём быстрое содрогание. «Вот откуда у него деньги!» — испуганным шепотом пронеслось в голове.

— Хельга, я, наверное, пойду… Видишь, я ему не нравлюсь, — жалобно произнёс Морис, проводя пальцем по дверному косяку.

— Нет, — громко, больше для Роберта, ответила Хельга.

— Я всё-таки подожду на кухне лучше, а?

Хельга кивнула. Словно разъярённое привидение, она метнулась к Роберту и застыла в несвойственной для себя позе — пальцы правой руки вонзились в талию, левой — в спинку кровати. С непониманием и упрёком она смотрела в глаза Роберту. Роберт, смакуя, посасывал из гемокона. Кровь «из Колонии» отличалась качеством, от которого он уже успел отвыкнуть.

— Неужели так трудно притвориться хорошим! Тебе доставляет удовольствие мучить меня? Морис такой милый, за что ты на него-то взъелся?!

— Мне не трудно, мне не доставляет, я не взъедался.

Хельга выпрямилась. Массируя ладони, она проговорила почти умоляюще:

— Тебе ведь уже лучше. Пожалуйста, спустись в кухню. Посидим немного… Морис так хотел с тобой поговорить! — и совсем неожиданно. — Я дам тебе халат.

— Может быть, ты найдёшь носки и тапочки? К халату, — равнодушно отозвался Роберт.

— Да, — с лёгкостью согласилась Хельга. «Поразительно! Как будто сделку заключили», — подумал Роберт.

Захватив шерстяную рукодельную шаль, Хельга поспешила к Морису. Она хотела видеть его, слышать его голос, зная, что всё это не может продлиться долго. Чувство неминуемой потери подавляло её. Изменились её мысли и поведение. Именно поэтому она поняла, что Морис… изменился тоже, но окончательно.

Его тапочки остались стоять, где стояли. Находясь здесь, он не был ДОМА. Какая-то едва уловимая брезгливость сказывалась во всем, что бы он ни делал. Он как будто забыл о существовании своей комнаты. Умалчивал слишком о многом.

— Морис, кто даёт тебе деньги? Он обернулся, но смотрел мимо.

— Не подумай. Я их заработал, — быстро проговорил он. — Что ещё?

Хельга с покорной улыбкой покачала головой. Ей не нравилась та роль, на которую её обрёк Морис.

— Я тебя очень люблю, — заявил он, черпая поварёшкой горячее вино из ковша. — Я потому и пришёл. Налить тебе? — Хельга кивнула. — Хорошо. Давай, я буду рассказывать сам, когда захочу… Я знаю, как ты сейчас отнесешься к моим ответам, это будет не совсем то.

— Ты стал жесток. Ты закрыт и я… не знаю, зачем я тебе.

— Я был таким всегда, — Морис осторожно поднёс ей кружку, полную до краёв.

— О, не лги мне, — усмехнулась Хельга. В дверях показался Роберт.

— Вот кто закрыт, — шепнул Морис и отошёл к столу.

— Хотел со мной поговорить? — тяжело поинтересовался Роберт.

— Садись за стол! — закричала Хельга. Роберт заглянул в ковш и принюхался.

— Это что за дрянь такая? — изумился он.

— Не нравится — не пей, — отрезала Хельга. Молчание затягивалось.

— Что мы празднуем? — робко спросил Роберт, глядя исподлобья. — Просто свечи, скатерть, вино, жратва… Что?

Морис неслышно поднялся со своего места, взял из холодильника красивую бутылку и налил в пустой бокал Роберта что-то красноватое. Поставив бутылку этикеткой к Роберту, он нагнулся и доверительно произнёс:

— Тебе ведь вермут предпочтительнее. Не вырвет после вермута, а?

Хельга искоса наблюдала за ними. Роберт повернул голову, но она сразу же отвела взгляд. Что-то неприятное сгущалось над столом.

— Да что ты там соображаешь?! — огрызнулся Роберт. Морис сделал шаг назад.

— Пусть он уйдёт. Морис, мы отлично проведём время, — сказала Хельга.

— Вместе с вермутом я уйти согласен, — вставил Роберт. За его спиной Морис изобразил всеотрицающий жест. Хельга отвернулась. Poберт потянулся за бутылкой, его голубые глаза странно остекленели, словно никого не желая видеть. В женском халате, с небрежно откинутой челкой, он казался Морису экзотичным и притягательным.

— Я сейчас напьюсь, — сообщил Роберт, поднимая свой бокал в актерском приветствии. — Говори со мной. Пока я жив и сижу здесь.

— Ну вот, — сказала Хельга.

— Давайте забудем о вражде и хотя бы на время станем друзьями, доверим друг другу всё! — предложил Морис. Хельга нахмурилась — Морис копировал ЕЁ манеру, ЕЁ слова. Хельга взглянула на Роберта — тот был готов на всё…

— Тогда честно! — воскликнул Роберт. — Ты девочка или мальчик?

— Я девочка, — тихо произнёс Морис, подтвердив признание глубиной взгляда. Роберта поразила сила этих глаз, тёмных, почти ужасных, где отражается то, до чего он сам не в состоянии дотянуться. Он хотел сказать колкость, но его лицо вдруг сделалось серьёзным и светлым.

— А я это знал, — так же тихо откликнулся он. Морис весь подался вперёд.

— Уходи, Роберт! — сказала Хельга.

— Нет, нет, — на одном дыхании выговорил Морис, неимоверно бледнея. Роберт смотрел на пламя свечи — «Умру, если ты погаснешь», пламя тут же съёжилось, но ненадолго, вот уже вновь оно бушует, сама отвага и страсть. Воск стекает на роскошную скатерть с золотым ободком. И Морис пьёт своё вино с чувством, подобным Любви, зажмурившись, жадно.

— Хочу задать вопрос. Важный вопрос, — сказал Морис. — Что же с тобой приключилось? Как ты оказался здесь? Ведь это удивительно!

— А… Я ничего не помню. Меня нашла собака, она облизала мне лицо, она дышала на меня, потом меня вырвало. И холод, знаешь, холод, хруст холода, вкус холода, — Роберт передёрнулся, допил из бокала. — Нет, я почти ничего не помню. К чему это?

— И правда, к чему, Морис? — в рассеянных глазах Хельги промелькнуло подозрение. Плавным, истинно женским движением она расправила свои длинные волосы. Морис ответил ей ничего не значащим взглядом, а затем вновь вытянул шею к Роберту.

— У тебя не было друзей в Колонии? — жадно спросил он.

— А у тебя?

— Я не говорил, что вступил в Колонию.

— Ещё как говорил. Поздно отнекиваться, — Роберт зловеще улыбнулся. — Не забывай, с кем ты разговариваешь. Мы все здесь нелюди, — он встряхнул головой и, со скрипом развернув свой стул, громко обратился к Хельге:

— Тебе тоже придётся уйти туда, ты не выдержишь. Здесь, совсем одна… Что тебя ждёт?

— Ты пьян, Роберт. Тебя несет, — глухо отозвалась она. — Морис не останется там надолго, он поймёт.

— Вот кого несет, так это тебя! — засмеялся Роберт, наслаждаясь видом Мориса, испытывавшего муки неловкости. — Ну, как хочешь, — он вдруг встал, стул с визгливым скрипом отъехал назад. Схватив за горлышко бутылку с уже незначительным содержимым, Роберт ушёл.

Хельга и Морис смотрели друг на друга поверх стола. От хорошего настроения Хельги не осталось и следа. Она уже не могла быть простой и веселой, как раньше. Забытое вино чернело в кружке перед нею, но Хельге было не до вина. Без какой-нибудь определённой мысли она смотрела в глаза Мориса, сдавливало виски, сдавливало горло, рёбра притиснулись к самому сердцу. Правильное личико Мориса светилось в полутьме словно фарфоровое. Мягкие тени колыхались вокруг стола. Шаги Роберта вторгались в пустоту, мелодично зазвенела бутылка, слегка задев перила, и Роберт будто исчез, канул куда-то, остались лишь они вдвоём, в ночной черноте, окружённые ореолом дымчатой желтизны.

Морис вытер рот салфеткой, неслышно поднялся и вышел.

А Роберт, скрипя зубами и закатывая глаза, натягивал мокрые джинсы. Он уже решился на побег, хотя и не знал точно от чего или кого. Он проклинал себя за медлительность, за то, что поддался соблазну и упустил драгоценное время. Наверное, уже глубокая ночь. И холод! Отчаяние обдало его электрической волной. «Витки не стал бы размениваться на эти отупляющие и малозначительные мелочи. Нет, он бы ушёл сразу, как почувствовал. Можно погрязнуть в быту, сесть, сложив руки на коленях, да и крутить одинаковые мысли, но тогда… в своей гибели будешь повинен ты сам», — образ Витки придал Роберту решимости. Его рука скользнула в карман, и Роберт заинтересованно склонился над скрученным, размякшим в воде кусочком бумаги. Безнадёжно всматриваясь в голубые закорючки, Роберт пытался воскресить в памяти сцену, которая могла бы объяснить ему смысл находки. Наконец он сдался, уронил истерзанный листок в унитаз и спустил воду. Прошёл в комнату. Сигареты лежали на кровати.

Послышался короткий возглас, скорее всего Хельги, но Роберт не придал этому значения, сидя на тумбочке и продолжая курить: «Как же здесь неуютно и даже враждебно», — вяло подумал он. Кто-то подошёл к двери, и Роберт поднял голову в безотчётном ожидании. Дверь медленно отворилась.

Роберт смотрел на Омегу, чьё, идеально выбритое лицо не выражало ни гнева, ни радости, а было непривычно спокойным, так что Роберт не сразу осознал, КОГО он видит. Серое пальто, кашемировый свитер и чёрные брюки — фигура с обложки модного журнала. Не задерживаясь, Омeгa подошёл к Роберту, взял его за руку. Роберт почувствовал прикосновение металла, холодок, слабую боль. Опустив глаза, он с удивлением обнаружил наручники на своих запястьях, в этот самый момент столбик пепла обрушился на пол.

Омега неподвижно стоял перед Робертом, загораживая свет и распространяя аромат дорогого парфюма.